Единственная заслуживающая внимания находка.

– Назначьте пособие Уильяму Россу, дабы конюшни его неизменно очищались от навоза, – ответил Мор. – Прошу вас, не связывайте мое настоящее имя и звание с этой отповедью.

– Но благодаря ей вы сами очистились от тайной скверны – выпустили на волю бесенка, вашу земную, телесную ипостась.

– О да, за это я могу поблагодарить вас, – печально произнес он.

– Грубая брань, ваше величество, – заметил Уолси, глянув на лежавшую на моем письменном столе «Отповедь Лютеру».

– Верно. Я несколько смущен тем, что за меня вступился такой защитник… кем бы он ни оказался.

Уолси понюхал ароматический шарик.

– Вонь литературного дерьма не перебьешь ни корицей, ни гвоздикой, – сказал я, – к сожалению…

– Да уж, нынче все, кому не лень, могут взяться за перо и заказать печатный оттиск, потому-то книжные лавки и заполонили дрянные пасквили. – Кардинал вновь потянул носом. – Слава богу, что вы успели подарить ваш труд папе Льву, а не этому… голландскому выскочке. И что благочестивый папа Лев спокойно почил, не увидев столь мерзкой перепалки и воинственных памфлетов.

Я прикусил губу, стараясь подавить усмешку.

– А чувства папы Адриана вас не волнуют?

На самом деле Уолси питал серьезные надежды на то, что после неожиданной кончины Льва римским папой изберут именно его. Он попытался купить императорские голоса в папской курии. Но избрали все-таки Адриана, епископа Тортосы, который воспитывал нынешнего императора Карла в его отроческие годы. По общему мнению, новый папа был святым человеком, образованным и неспешным, как «тортосская черепаха»[61], то есть вдвое медленнее обычного.

– Я незнаком с ним.

Уолси не рассказывал мне о попытке подкупа конклава. Но мы с ним продолжали тайно следить друг за другом. Неужели он узнал, что «Отповедь Лютеру» я поручил написать Мору? Надеюсь, что нет.

Пора перейти к насущному делу: для сбора денег в преддверии войны мне пришлось созвать парламент.

Да, Франциск нарушил договор о всеобщем мире, вторгнувшись в Наварру и отвоевав ее у императора Карла. И теперь тот призывал всех участников, подписавших в 1518 году соглашение, наказать нарушителя, как того требовали его условия.

– Какие налоги вы хотите предложить?

– Четыре шиллинга с фунта, ваше величество.

– Это же двадцатипятипроцентный налог! Они ни за что не согласятся!

– Доброе имя нашего королевства стоит большего.

Неужели он утратил разум и чувство меры?

– Нет, так не пойдет. Никогда не просите того, в чем легко отказать. Это создаст плохой прецедент.

Он помотал головой. Его подбородки заколыхались из стороны в сторону.

– Они не посмеют отказать, – произнес кардинал певучим голосом, уместным на торжественных мессах, которые он, кстати, больше не служил.

Не тогда ли у меня зародились сомнения в святости и мудрости папства? Если Уолси могли серьезно рассматривать как претендента на столь высокий сан… О боже, как хорошо, что я успел написать свою книгу в то время, когда моя вера еще оставалась незыблемой.

С парламентом вышло неудачно. Выдвинув предложение о сборе налогов, Уолси разразился возвышенными призывами к войне против нарушителя мирного договора, короля Франциска. Говорил он, как всегда, красноречиво. Пожалуй, ему не составило бы труда убедить птиц спуститься с кроны дерева, дабы послушать его рулады. Он заготовил ответы на любые возражения.

Но Мор, спикер палаты общин, предложил именно то, на что Уолси никак не рассчитывал: молчание. Он заявил, что по древней привилегии палата общин может хранить «на редкость упорное молчание» в ответ на любые происки иноземцев. И добавил, что сие должно вполне устроить Уолси: «Ввиду того, что лорд-кардинал недавно обвинил нас в легковесности речей».

Потрясающий прием. Уолси не оставалось иного выхода, кроме как покинуть собрание, признав поражение. На следующем заседании член парламента, один из кардинальских подопечных, тихо и спокойно высказался о том, что неразумно тратить деньги на межгосударственную войну, когда их можно с большей пользой потратить на подавление бунтующих у нас под боком скоттов и «заодно присоединить к владениям нашего короля Шотландию».

В результате мне разрешили ввести налог по одному шиллингу с фунта.

– А что за тихоня предложил присоединить Шотландию к нашей короне? – постфактум спросил я Уолси, когда рана, нанесенная его гордости, перестала кровоточить.

– Томас Кромвель, – ответил он. – Молодой человек из моей свиты. Он всегда начинает болтать, когда следует хранить молчание.

То есть кардинал попытался извиниться за него.

– А мне казалось, что отныне вы не считаете молчание золотом!

Его рана еще не затянулась, а соль оказалась под рукой.

– По-моему, его предложение прозвучало… достойно, – продолжил я. – В отличие от Мора. Неужели таким упрямством этот умник стремился доказать свою честность?

– Кромвель думает лишь о достижимых целях и не видит безопасных или заранее оговоренных путей… Король Шотландии… Готов держать пари, он уже видит шотландскую корону на вашей голове.

– Что ж, придется убедиться в этом.

Уголки моих губ поползли вверх в притворной улыбке. Такому хитрому способу я научился недавно, чтобы скрыть раздражение и скуку.

В итоге пришлось начать войну. Парламент обеспечил нас средствами, одобрив годичные поборы. К несчастью, их оказалось недостаточно, поскольку военные действия затянулись на три года. Мы были вынуждены раскошелиться и понесли потери, но упустили возможность решающей победы и лишились ее славы. Франциск проиграл битву при Павии, и Карл взял его в плен. Армия французов была разбита. Сражаясь рядом со своим господином и покровителем, самозванец, величающий себя Белая Роза Йорков, – младший брат Эдмунда Ричард де ла Поль, которому Франциск сулил английскую корону, – погиб на поле боя.

– Теперь мы избавились от всех претендентов! – вскричал я, получив эту новость.

Отличный повод для радости. Но то была чужая победа.

В начале войны мы нанесли сокрушительный удар. Я призвал Брэндона из его владений в Суффолке, где он томился от скуки, и поручил ему командование наступлением. Его отряды стояли уже в сорока милях от Парижа. Но тут закончились деньги и благоприятный сезон. Выпал снег, и англичане стали отступать по обледенелым дорогам. Войска не могли провести на чужбине всю зиму; в холода невозможно обеспечить полевую жизнь двадцатипятитысячной армии. (Как обидно, что военный успех зависит от приказов генерала-мороза!) Я умолял парламент собрать деньги, чтобы весной вернуться на завоеванные позиции. И получил отказ.

Вот так шанс завоевания Франции погубили несколько самодовольных овцеводов из Йоркшира и пивоваров из Кента. Их голоса перевесили на этом чопорном голосовании.

Всем уехавшим в Европу англичанам было приказано вернуться на родину. В том числе и немногочисленным придворным, жившим при дворе Франциска. Среди них находились сыновья Сеймура и Анна, сестра Марии Болейн. Не