загород. Увидев Коломыйца, ротмистр несколько высунулся из своего убежища, отставив руку с папироской, на которой зрел столбик пепла, и крикнул:

— Эй, человек! Спой мне: «Помни мамины колени»! — инженер ошарашенно смотрел на медленно проплывающего мимо ротмистра.

— Цо, не розумиешь? Ну, поди в дупу тогда, — безмятежно пожелал освободитель и отвернулся. Сопящий бронепоезд двинулся далее и проследовал к Городскому вокзалу, где замер, пуская дым. С контрольных платформ горохом высыпала рота охраны, тут же рассредоточившаяся в близлежащих строениях. Сам броневик при этом грозно вращал стволами пулеметов, готовясь дать отпор отсутствующему противнику.

Опомнившийся в конце концов пан Коломыец понял, что все это происходит наяву. Поезд был совершенно реальным, а тот боевой ротмистр, спросивший его о чем-то важном, уже освобождал Город неделями ранее. Железнодорожник всплеснул руками, как забывчивая домохозяйка, вспомнившая о стоящей на плите каше, и бросился вслед бронированного состава.

— Матка божа! Матка божа! — вскрикивал он, выбивая каблуками комья снега, как заправская лошадь. Ему казалось, что из вагона сейчас появится сам пан Юзеф и скажет что-нибудь торжественное и возвышенное, подобающее случаю. Что-нибудь вроде:

«Сим объявляю Город не только освобожденным, но и польским городом. Нех жие Ржечь Посполитова»!

Или:

«Подать сюда поездное расписание на завтра»!

Но самой малиновой выходила мысль о том, что Маршал скажет:

«Награждаю тебя, пан Коломыец, орденом и медалью, за редкое радение делам Речи Посполитовой»!

Но вместо пана Пилсудского из открывшихся броневых люков повалила изможденная и дрожащая команда бронепоезда. Вылетевшие жолнежи оживленно хлопали себя по бокам, как будто только что вбежали с холода в теплый дом. Они были оборваны и худы как стая бродячих собак, а их желудки издавали леденящие звуки, словно сотня канализационных труб засорилась разом. Вслед за толпой вынесли ломберный столик, за который уселся блистательный ротмистр Тур-Ходецкий. Командир бронепоезда был в прекрасном настроении. С утра он уже сыграл пару партий с попутчиком, французским репортером Александром Дюбреном. И, как ни странно, выиграл. Долг игроков друг другу исчислялся миллионами, и игра шла уже не на скучные деньги, а на броневагоны состава. На сегодняшний день Дюбрен был счастливым обладателем паровоза и тендера, обе бронеплощадки ротмистру удалось отыграть утром. Весь благодушный и радостный сиятельный Тур-Ходецкий, поигрывал стеком, размышляя о том, что война в уютном командном отсеке «Генерала Довбор», оснащенном, пусть и узкими, но всеже настоящими койками, в разы удобней войны в жестком седле с ночевками в поле. А стрелять из пулеметов, укрывшись за двухдюймовым железом, намного безопаснее, чем, наложив в штаны, нестись по снежной целине навстречу противнику. Прогресс, паровые машины и электричество ему нравились

— Знаешь, «Помню мамины колени»? — обратился его благородие к запыхавшемуся путейцу и тут же поправился. — Ах, да, я тебя уже спрашивал.

— Осмелюсь доложить, инженер — путеец Коломиец! — браво отрапортовал пыхтевший собеседник.

— Путеец? — удивился ротмистр. — За каким делом на станции? В три листика можешь играть?

— Не могу, — признался неистовый польский железнодорожник. — Но жесли Родина потребует, об’язково выучусь!

— Плохо, — скис командир бронепоезда, — Что хотел-то?

— Рапортую, великовельможному пану командиру: Городской узел в рабочем состоянии, повреждений железнодорожного полотна и стрелочного оборудования не наблюдается!

Тур-Ходецкий смотрел на толстого патриота, будто тот говорил на птичьем языке. Левый глаз пана ротмистра был прищурен, что выражало крайнюю степень заинтересованности.

— Зовсим не наблюдается, говоришь? — переспросил он и не дожидаясь ответа продолжил: — А девки в Городе наблюдаются? Игорный дом есть?

Надо признать, что при всем своем удобстве, электричестве, койках и прочих передовых мелочах, грозный «Генерал Довбор» имел один досадный недостаток: веселые девки, что путешествовали с бывшим эскадроном Тур-Ходецкого за передрягами, сопровождающими позорное переселение того в бронепоезд, утерялись. А без них война с большевизмом представлялась ротмистру безнадежной. Он даже подумывал написать на этот счет рапорт, но забыл за ежедневными пьянками и игрой в карты.

— Нету, — обескуражено признался путеец, он воображал, что сейчас их благородие будет расспрашивать об отрядах красных, об обстановке на пути следования, о телеграфном сообщении, потерянном столь давно, что никто уже и толком не помнил, когда телеграфный аппарат на станции работал. Пан Коломиец мялся перед зеленым столиком с худосочными ножками радостный и немного смущенный.

— Вот это плохо, — расстроился собеседник, — Ибо, как говорится: Женщина — это яблоко, а не змея. Знаешь, кто сказал?

— Пан Пилсудский? — робко предположил станционный начальник.

Пан Станислав укоризненно глянул на него, но не возразил. Кто произнес эти мудрые слова, ротмистр тоже не знал.

— Именно! — на всякий случай подтвердил он и замолк, потому что иные вопросы его мало интересовали. Коломиец ел его глазами, и пану Тур-Ходецкому стало неудобно и скучно. Ну, не говорить же о стрелочном оборудовании, в самом деле? О стрелках, рельсах и семафорном оснащении он имел самое поверхностное понятие. А паровозы его пугали, что сам храбрый офицер объяснял головокружением и сенной лихорадкой, проявляющейся от угольной пыли.

На счастье, к столику подбежал командир охранной роты, отрапортовавший, что противника в Городе не обнаружено. Это позволило ротмистру замять разговор и воскликнуть:

— Прекрасно! Пан хорунжий, срочно занимайте управу. Берите два пулемета, расставляйте людей И разыщите местного бурмиша, тут такой толковый бурмиш. Истинный патриот. Я с ним встречался, когда освобождал Город в прошлый раз. Кстати, знаете? Здесь есть мой «Дом польской мысли»! Да-с, припоминаю! В прошлый раз строили всеми силами. Эмм… А польская мысль уже немало в деле борьбы с оккупантами, разбойниками и грабителями! Если бы генерал Краевский ко мне прислушивался, то мы бы их открыли еще больше. В каждом освобожденном городе. Но разве этим туполобым, что докажешь? Из штаба, конечно же, виднее, — издевательски подытожил командир.

Усталый хорунжий отсалютовал несущему бред начальству и бросился вон, расталкивая попадавшихся на пути членов экипажа броневика. Грохот их желудков усилился. В серую спину летели слабые слова недовольства.

Всего «Домов польской мысли», выдуманных паном Тур-Ходецким, в качестве оправдания перед генералом Краевским за неудачи, было семнадцать. На семнадцатом конная карьера храброго ротмистра трагически оборвалась. Однообразные рапорты о потерях, подкрепленные бодрыми реляциями об открытии еще одного дурацкого заведения, которые он строчил во множестве, подвели его под монастырь. На последнем полученном рапорте, в котором Тур-Ходецкий записал проигранных в карты девять лошадей в боевые потери,