мне карандаш мама принесла. Химический. Его слюнить нужно, он горький, и от него язык синий. А бумагу мы раньше ели, пока карточки не прибавили. Мама нам кашу из газет варила.

Катя погладила её по голове:

— Теперь будет всё хорошо. Скоро огород посадим, морковку и репку вырастим. И кашу мама сварит настоящую, с молоком и сахаром, — Катя посмотрела на Егора Андреевича, — правда, товарищ управхоз?

Тот солидно кивнул:

— Конечно, правда. Ты маме передай, чтоб завтра утречком приходила огород сажать и вас привела погулять на солнышке. А сейчас беги к сестрёнке, нам с вашим соседом поговорить надо.

Ласково подтолкнув девчушку в спину, Егор Андреевич шагнул за угол к комнате Гришина и стукнул костяшками пальцев в дверь:

— Михаил Михайлович, разрешите побеспокоить.

Ответа не было. Катя подошла и принюхалась. Как и сказала девочка, из комнаты действительно пахло смесью съестных запахов, дурманящих голову. Она смогла вычленить тонкий запах шоколада, почти забитый ядрёным духом лаврушки с перцем.

У Кати сразу засосало под ложечкой, и она представила, каково нюхать эту симфонию голодным детям.

— Не нравится мне это, — сказал Егор Андреевич. — Вон, погляди, и ключ в замке с той стороны вставлен, значит, хозяин на месте. Видно, придётся ломать дверь. — Он медленно присел на сундук у стены, из-за обилия железной обивки уцелевший от участи сгореть в печке. — Сходи на кухню, поищи топор. Или у девчонок спроси. Чем они там щепу колют?

Тупой топор с глубокими зазубринами Катя обнаружила под окном кухни, откуда был вывернут деревянный подоконник. Доски с пола тоже были сняты, оголив серый цементный пол, на середине которого спокойно сидела крупная крыса.

При виде Кати крыса не шелохнулась, вроде как даже заснула. Видимо, настолько было велико её презрение к двуногим тварям, шастающим по её владениям.

— Ты фашистка, — обозвала её Катя, хотя подумала, что фашисты в сто раз хуже любых крыс и их вообще трудно отнести к живым существам, имеющим душу.

Она с удовлетворением заметила, что ругательство крысу проняло, и та нехотя посеменила под раковину, где темнела дыра у основания сливной трубы.

— Егор Андреевич, я нашла топор! — крикнула Катя в глубину квартиры, одновременно услышав хлопок входной двери и громкий девичий возглас: «Здравствуйте, Егор Андреевич, очень рада вас видеть!»

* * *

Увидев сидящего на сундуке Егора Андреевича, Лера действительно очень обрадовалась, как радовалась и удивлялась всем знакомым, попадавшимся ей на пути. Вредную соседку из углового подъезда она едва не расцеловала, когда та скупо кивнула в знак приветствия.

Ступив на лёд Ладоги в ноябре, Лера попала в Ленинград только в мае, сразу ошалев от обилия деревьев, домов и буйства красок. Оказывается, за шесть месяцев льда, снега и крови она успела забыть, как пахнет тёплый асфальт и какие высокие дома в Ленинграде.

По сравнению с осенью разрушений было много. Дома в руинах смотрели мёртвыми глазницами окон. На месте универмага возвышалась гора кирпичей. Отбитые углы домов, проломы в стенах. Ей хотелось раскрыть санитарную сумку и забинтовать раны города.

Около Троицкого собора она замерла и долго смотрела на устремлённый в небеса крест.

— Ищете дорогу, товарищ военфельдшер? — спросил её высокий военный с фанерным чемоданчиком в руке. Он пристально посмотрел ей в глаза и улыбнулся. — Наверно, впервые в городе?

— Можно сказать и так, — ответила Лера.

Она действительно смотрела на город взглядом первооткрывателя, замечая то, на что раньше не обращала внимания. Её восхищала и лепнина на карнизах, и строгий узор ограды вокруг собора, и широкий клин перекрёстка на стыке Измайловского и Троицкого проспектов. Когда мимо проехал трамвай — обыкновенный ленинградский трамвай, Лера подумала, что сейчас заплачет.

В вещевом мешке лежал сухой паёк — подарок отцу, а на новеньких кирзовых сапогах, только что выданных со склада, не было ни единого пятнышка. Впереди ждал краткосрочный отпуск на трое суток и обратная дорога в медсанбат к месту дислокации.

То, что у них в квартире сидит управхоз, Лера восприняла как должное: Егор Андреевич обязан навещать жильцов, тем более в войну, но из дверей вышла Катя с топором в руках и Лера забеспокоилась.

— Что-то случилось?

Она не сразу вспомнила, как они вместе с Катей тушили зажигалки на крыше, и в первый момент запнулась — откуда и почему здесь находится боец МПВО.

Ответил Егор Андреевич. Он сделал Кате знак остановиться и сказал:

— Да вот, Лера, хотим открыть дверь в вашу комнату. Михаил Михайлович на стук не отвечает, а ключ в замке с той стороны. Мали ли что случилось. Бывает, сердце прихватило. Вовремя ты пришла, теперь не придётся акт составлять, что чужую дверь взломали.

— Может, он спит? — Лера подёргала ручку двери и громко позвала: — Папа, открой, это я, Лера!

Она приникла к двери ухом, вслушиваясь в глухую тишину по ту сторону, а потом решительно отстранилась и посмотрела на Егора Андреевича и Катю:

— Наверное, надо ломать.

Всё время, пока Егор Андреевич отжимал дверь обухом топора, Лера стояла, закусив губу и крепко переплетя пальцы рук. За время на Ладоге она не часто вспоминала об отце и теперь горько корила себя за чёрствость. С каждым ударом топора её сердце тревожно бухало, а когда дверь с треском распахнулась, забилось часто-часто.

Егор Андреевич заглянул первым, издав горлом странный, булькающий звук.

Лера вскрикнула:

— Папа!

Пролетев мимо Кати, она плечом оттеснила Егора Андреевича, закрывавшего собой дверной проём, вошла в комнату и замерла. Лучше бы она этого не видела!

Отец сидел за столом, упав лицом в тарелку, наполненную золотыми часами. Одни часики вдавились отцу в щёку, а другие запали в полураскрытый рот. Судя по желтушному цвету кожи и судорожной окаменелости, он был мёртв не менее суток.

Взгляд выхватил кружку, доверху наполненную какао и открытую банку немецкой тушёнки, из которой торчала вилка.

Лере показалось, что она сходит с ума. Приложив руку ко лбу, она постаралась сосредоточиться, чтобы вспомнить русский язык.

— Я… папа…

В поисках подсказки она посмотрела на Катю, и та сразу же подошла и взяла за плечи.

— Присядь, Лера, а мы с Егором Андреевичем разберёмся.

Пока Лера послушно опускалась на стул, Катя успела погрозить пальцем Алевтининой девчушке, просунувшей в щёлку любопытную мордочку:

— А ну, брысь!

Откуда взялась россыпь золотых часов, Лера не понимала. Она тупо смотрела, как Егор Андреевич с Катей высвободили тарелку из-под мёртвой головы отца, отсвечивающей блестящей лысиной, как отодвинули в сторону банку с тушёнкой и положили скорченное тело на пол.

— Не от голода, значит, умер, — с осуждением сказал Егор