север в арьергарде отступающих белых армий. Вскоре наши части пересекли границу Донской области и оказались на неказачьей территории. Наша батарея перебралась через Дон возле Павловска; после короткого сражения мы некоторое время (в июле 1919 г.) стояли к юго-востоку от Аисок (карта Д) и занимались интенсивным обучением новых рекрутов из полученного пополнения.

Командир нашей дивизии генерал Ф.Ф. Абрамов особо заботился о том, чтобы его казаки ни в коем случае не обижали местных жителей. С этой целью каждый дом в округе был закреплен за какой-нибудь частью дивизии, даже если в этом доме никто не квартировал. За все, что происходило на территории части, должна была отвечать вся часть в целом. Генерал относился к этой проблеме очень серьезно, в чем нам и довелось убедиться на собственной шкуре.

Однажды утром было обнаружено, что несколько казаков-сладкоежек унесли у одного крестьянина на территории, закрепленной за нашей батареей, пару пчелиных ульев. Казаки избавились от пчел с помощью дымокура, а мед забрали. Поскольку нарушителей обнаружить не удалось – очень может быть, что они вообще были из другой части, – генерал Абрамов приказал всей нашей батарее, и офицерам, и простым казакам, разбить лагерь в степи, где мы и прожили три дня. К нашему несчастью, начался дождь; палаток у нас не было, мы все промокли до нитки и чувствовали себя отвратительно. В результате, когда нам позволено было вернуться в село, казаки батареи в дополнение к обычным патрулям организовали еще и добровольные, которые должны были заботиться о том, чтобы больше ничего подобного на нашей территории не происходило.

Неподалеку от тех мест располагалась казенная племенная коневодческая ферма, и многие крестьяне владели очень хорошими тяжеловозами. Эта порода лошадей была известна как битюги и при скрещивании с более легкими породами давала лошадей, которые прекрасно подходили для орудийных упряжек.

К этому моменту наши собственные лошади из-за недостатка фуражного зерна и постоянной работы пребывали в достаточно плачевном состоянии. Любимой шуткой сержанта, когда его спрашивали о состоянии лошадей, было ответить, что они читают газеты – намек на огромную массу печатной белой пропаганды, приходившей к нам из тыла, и недостаток самого главного – фуража.

Реквизиции для замены лошадей были официально разрешены, но – в противоположность практике Красной армии, которая брала все нужное без особых формальностей, – нам приходилось проделывать это с множеством церемоний; в присутствии деревенского старосты мы должны были выбирать себе лошадей из собранных на площади всех лошадей деревни. Мы платили за реквизированное имущество, но инфляция в то время была такова, что плата сразу же превращалась в формальность. Чтобы хоть немного уменьшить недовольство крестьян, мы тайком отдавали взамен одну из своих измотанных костлявых лошадей, которую крестьянин надлежащим уходом мог за пару месяцев вернуть к нормальному состоянию. Официально мы докладывали, что лошадь была убита в бою.

Следует заметить, однако, что сколько-нибудь хороших лошадей никогда добровольно не приводили на публичные реквизиции. Несколько подобных мероприятий окончились полным провалом, и наши командиры не знали, что делать, – невозможно было тщательно обыскивать целые села и леса вокруг. Но через некоторое время один из наших урядников придумал прекрасно работающую схему.

Этот урядник взял обыкновение лениво прогуливаться между крестьян, пока они стояли с лошадьми на площади и ждали начала осмотра. Он мысленно отмечал пару лошадей получше (несмотря на то, что даже эти лошади для нас не годились), но таких, хозяева которых не казались особенно несговорчивыми. Судя по всему, этот казак обладал очень хорошим знанием людей – его оценки всегда были безошибочны. Кроме того, он был прекрасным актером.

Мне довелось видеть его несколько раз в деле, когда наступала моя очередь возглавлять реквизиционную команду. Сначала перед столом, где сидели мы с деревенским старостой, проводили всевозможных хромых кляч неопрятного вида. Урядник только отмахивался – до того момента, пока не появлялась намеченная им жертва. Ни разу не взглянув на крестьянина, урядник разыгрывал весьма убедительное представление; сначала у него вроде бы были серьезные сомнения в качествах лошади, но затем он убеждался в ее достоинствах. Начинал он с того, что грустно смотрел на животное и слегка покачивал головой; затем смотрел зубы, пробовал мускулы ног, спины и плеч; его лицо постепенно светлело; наконец он отступал в сторону, отдавал честь и радостно докладывал, что эта лошадь годится для службы на батарее. Я приказывал отвести ее в сторону. Как только они оказывались вне пределов слышимости старосты за столом, крестьянин – хозяин выбранной таким образом лошади – начинал длинный разговор с хитрым урядником и в конце концов обычно сообщал ему по секрету, что в деревне спрятаны гораздо лучшие лошади. После этого он заключал с урядником сделку: если с его помощью удастся обнаружить в деревне действительно хорошую лошадь, то его, крестьянина, лошадь без лишнего шума под каким-нибудь благовидным предлогом будет оставлена ему.

При помощи такого алгоритма нам обычно в любой деревне удавалось найти пару хороших лошадей для замены наших собственных, вымотанных тяжелой кампанией. После того как мы прочесали в поисках лошадей все близлежащие села, нам пришлось ездить за ними все дальше на восток и даже забираться в те места, которые на тот момент представляли собой практически ничейную землю. Там свободно рыскали и белые, и красные конные патрули.

Однажды я с реквизиционным отрядом из пяти казаков нашей батареи прибыл в отведенное мне село и обнаружил, что приказ собрать лошадей на площади (высланный в село накануне) не выполнен. Сельский староста и его помощники многословно извинялись и приводили множество не слишком убедительных оправданий; они пытались доказать нам, что были просто не в состоянии выполнить приказ. Они уверяли, что соберут всех лошадей для осмотра на следующее утро и что среди них будут несколько великолепных животных. Они предлагали мне и моим людям остаться на ночь и обещали хорошо нас устроить. Мне поведение этих людей сразу показалось неестественным; когда же я узнал, что всех моих людей должны были разместить по одному в доме, я твердо уверился, что это ловушка и что ночью нас всех рассчитывают просто перерезать. Меня, тоже одного, разместили в школе рядом с квартирой девушки-учительницы, которая изо всех сил старалась выглядеть соблазнительной.

Я сделал вид, что в целом доволен, и староста с помощниками ушел, очевидно довольный собой. Как только они скрылись из вида, я сказал девушке-учительнице, что хочу пойти прогуляться и посмотреть, как устроились мои люди. Чтобы избежать подозрений, я расстегнул портупею и оставил свою шашку у нее на столе – в кармане у меня