целый месяц не работали. А вы говорите, не хватало рабочих рук, переоценили свои силы…

Тетушка Нодира убрала руку со стола. Она смотрела на Аминджона во все глаза. Усмехнувшись, он продолжал:

— Как-то пришел ко мне один из ветеранов вашего колхоза, между прочим, член партии, бывший красный партизан. Попросил оказать ему материальную помощь, жаловался, что трудно сводить концы с концами, не хватает денег. Спрашиваю, а семья большая? Сам пятый, говорит, жена и три взрослые дочери. Но работает он один, дочери сидят дома. Я спросил у него: почему? Он удивился вопросу, округлил глаза и сказал, что где это видано, чтобы девушки на выданье работали в поле, кто же тогда замуж возьмет их? Вот вам одно из проявлений предрассудков. А таких людей, вы думаете, мало? К сожалению, много. Намерение у вас было благородное и правильное — обойтись собственными силами, но организовать эти силы, поднять их не сумели. Поэтому я и говорю, что виноваты мы с вами — вы и я, и наша вина тем более велика, что нанесла колхозу не только материальный урон, это, в конце концов, поправимо, но и моральный. У людей подрывается вера в возможность противостоять силам природы, усиливаются пассивность, иждивенческие настроения, если хотите, появляется и покорность судьбе — дескать, все от бога. Как говорил ваш Мулло Хокирох, бог и вымочит, бог и высушит. Яд предрассудков — сильнодействующий яд, его не просто обезвредить. Мы затвердили: «Бытие определяет сознание», но при этом частенько забываем, что бытие меняется стремительнее сознания. Что предрассудки живучи еще и потому, что многолики, то есть приспосабливаются к новым условиям. Мы отдаем основные силы решению хозяйственных вопросов, тут мы конкретны и деловиты, чего пока не скажешь о нашей политико-воспитательной работе.

Собственно, Аминджон убеждал во всем этом не только тетушку Нодиру, но и себя, ибо теперь, после острой критики на пленуме обкома, ему предстояло тщательно проанализировать причины допущенных провалов и сделать выводы. Секретарь обкома, правда, оговорил в докладе, что он, Аминджон, принял район только в середине года, но утешение слабое. На фронте командир не имел права проиграть бой, если даже принял подразделение за час до начала операции. Так надо работать и здесь. В этом он твердо уверен. Поэтому, помогая тетушке Нодире разобраться в причинах отставания, Аминджон и сам извлекал уроки. По неистребимой учительской привычке старался докопаться, что называется, до самых корней. Лишь познавший причину недуга может исцелить его, и только тот, кто работает не покладая рук, может достигнуть цели. Как мудро заметил Носир Хисроу, поэт из блестящей плеяды классиков таджикско-персидской литературы:

Ты можешь сотни лет о жемчуге твердить,

Но если не нырнешь, он твой лишь в сновиденьях.

Тетушка Нодира во всем согласилась с Аминджоном. Внимательно слушая его, она призналась себе, что никогда не задумывалась над взаимосвязями хозяйств венной и политико-воспитательной работы. Ведь сейчас в колхозе людей много больше, чем было во время войны. Появилась техника, дали минеральные удобрения, поулеглось горе, люди отдохнули, и, если здраво судить, были все основания перекрыть обязательство. Но получилось наоборот. И приходится теперь ходить с опущенной головой…

— Собрание у вас послезавтра? — спросил Аминджон.

Тетушка Нодира подняла голову.

— Да, в понедельник, — сказала она. — Доклад у меня готов.

— А организаторы-затейники тоже готовы?

— Какие затейники? — удивилась тетушка Нодира.

— Те, кто собирается выступить против вас.

— Не знаю, я не думаю о них.

— И правильно делаете!

— Конечно, кое-кто станет и свои промахи валить на меня… — произнесла тетушка Нодира и хотела было сказать что-то еще, но Аминджон, взглянув на часы, перебил:

— Это пустяки! Мы поддержим вас. Но дело даже не в этом. — Он открыл свою рабочую тетрадь, посмотрел на последнюю запись. — Знаете что, перенесите-ка собрание на среду, я сам хочу присутствовать, а раньше не смогу.

— Хорошо, завтра на правлении так и решим.

— Я поговорю завтра на эти же темы и с Сангиновым, — сказал Аминджон. — А вы используйте время, поработайте еще над докладом, уделите побольше места вопросам идеологической работы.

Тетушка Нодира поднялась. Прощаясь, она краешком глаза посмотрела на окно, за которым была густая темь и сыпал, сыпал, уже оседая на земле, белый снег.

30

Бобо Амон всю ночь проворочался, а под утро уснул крепким сном и впервые за долгую жизнь не поднялся с рассветом. Сестра его, вдовая старушка Адолат, которая после смерти Наргис переехала к нему и стала хозяйничать в доме, удивлялась и тревожилась. Она уже давно приготовила завтрак, вскипятила ширчай и подогрела лепешки, но брат и не думал просыпаться. Потеряв терпение, старушка вошла в его комнату и уселась у него в ногах.

Он сперва тихо и мерно похрапывал, но потом беспокойно зашевелился, стал что-то бормотать и в конце концов заметался, застонал, приговаривая: «Наргис! Наргисджон!..» Старушка не знала, что делать, то ли будить, то ли нет. Но вдруг Бобо Амон сам резко оторвал голову от подушки и сел на постели, дико поводя глазами.

— Что с вами? Приснилось что-то? — спросила она.

— Да, Наргис! Увидел мою Наргис! Обняла меня, вся в слезах, отомстите, сказала, моим врагам. Бедная моя Наргис! Радость моя Наргис! Жизнь моя Наргис!

Услышав это, старушка не сдержалась и зарыдала. Заплакал и Бобо Амон. Но его воспаленные, глубоко провалившиеся в черные ямы орбит глаза оставались сухими. Он плакал без слез, горлом, задыхаясь от боли и содрогаясь всем телом, багровый, как пламя в его кузнечном горне. Через несколько минут, придя в себя, он глубоко и тяжко вздохнул и вымолвил:

— Хорошо, доченька, успокойся. Я отомщу твоим врагам.

— Бог отомстит им! — сказала сестра Адолат, продолжая всхлипывать. — Поручите господу богу!

— Нет, я сам отомщу, — сжал Бобо Амон кулаки. — Это басмаческое отродье, этот сын убийцы и сам убийца достоин возмездия! Мне теперь все равно, я раскрою его тайну, растерзаю его на куски и брошу собакам!

— Да кто он такой? О ком говорите, ака?

— Это хитрая, старая лиса, сатана с человеческой мордой, этот подлец Мулло Хокирох…

— Гоните, гоните прочь от себя шайтана! — вскричала сестра, замахав руками. Она была набожной старушкой и подумала, что речь идет о мулле. — Грех поносить божьих прислужников, смиренных людей, не гневите бога, ака! Закажите на завтра поминальную молитву и устройте поминальное угощение, я испеку хворост, раздайте у могилы Наргис, порадуйте духов.

— Не лезь в мои дела! — резко ответил Бобо Амон. — Хочешь печь хворост, пеки, а меня не трогай. Я только что видел мою