Пометил место, где погиб Бобоходир; в шариковой ручке кончалась паста, майор потряс ручку с силой, будто эта тряска могла соскрести засохшую смесь с тонких стенок штока, велел каждому съесть по галете и поднял группу.

– Значит, так, – сказал он хмуро, – совершаем еще несколько ложных маневров и уходим на север. Чем быстрее – тем лучше, на севере – свои, на севере нас быстрее найдут. Людей Зьяра водить больше не будем.

Конечно, насчет того, что на севере их быстрее найдут, – бабушка надвое сказала: в штабе район их действий не обозначен границами и вертолеты будут искать иголку в сене. А с другой стороны, не мог майор до бесконечности крутить «коробочки» – один раз он выйдет в затылок людям Зьяра и больше не сможет, через несколько часов они почувствуют это, и тогда – все! Он с надеждой посмотрел на небо – не замутнится ли, не потемнеет ли? Если бы сейчас поднялась песчаная буря, она бы надежно укрыла группу: майор с людьми закопался бы так, что не только Зьяр – сам Аллах не нашел бы. Главное – убрать за собой следы, стереть их с песка, главное – потеряться, а потеряться они смогут только в буре. Но нет – бури не предвиделось, небо было чистым, будто бы вылуженным изнутри, предстоящая жара уже ощущалась, – от неба милости ждать не приходилось.

– Да, надо на север! – произнес майор твердо, обвел группу красными, воспалившимися глазами, задержал взгляд на каждом. – У меня в сумке, друзья, очень важная карта. Надо, чтобы она попала к нашим. Я пришел к выводу, что одна эта карта значит больше, чем четыре месяца работы в пустыне, – все караваны, которые мы перехватили за это время, стоят меньше, чем эта карта. Ясно?

Он справедливо посчитал, что теперь из карты не надо делать секрета, пусть люди о ней знают, пусть знают, что уродуются и гибнут не понапрасну; сохранить эту карту и передать своим – цель каждого. Каждого в отдельности и всех вместе.

– Одну минуту, – попросил Кудинов, – один только миг!

Он выдернул из кармана листовку с изображением бородатого басмача – главного противника нынешнего Афганистана и Бабрака Кармаля лично, – яркую, издали видную: портрет был опушен броским весенним полем – изумрудным фоном, напоминавшим о цвете проснувшихся озимых, – дразнящим глаз, радостным; в поле был вырезан овал для портрета басмаческого начальника.

– Докажем еще раз, что зеленый цвет – подлинный цвет ислама. – Кудинов вкопал в песок мину, а тоненький малоприметный проводок вывел на листовку. – На подарки нельзя скупиться, – вздохнул он, – каждый раз надо чего-нибудь оставлять.

Они двинулись вдоль бархана. Когда заворачивали за него, Кудинов оглянулся – листовка была видна далеко.

– Вот так – прямо в глаз! – пробормотал он удовлетворенно и потер руки.

Кудинов был вдохновенным человеком. Такая страшная штука, как война, тоже требует таланта и вдохновения. И еще хороших мозолистых рук – на войне не надо бояться работы; чем больше волдырей на лапах, тем целее солдат – и окопчик всегда надо успеть выковырять, и каменный брустверок от пуль сложить, и под патронный припас почаще подставлять закорки – лучше еду с собой не брать, но обязательно брать патроны. Патроны – это жизнь.

И не надо бояться лишний раз тряхнуть мозгами – нужно шевелиться, все время что-то придумывать, изворачиваться, и тогда противник останется в дураках. Кудинов старался.

– Думаешь, «прохоры» клюнут на листовку? – спросил у него Агрба.

– На листовку обязательно клюнут! – сказал Кудинов. – Давай поспорим! На две путевки в Пицунду.

– Я тебя без всяких путевок приму, – грустно дрогнувшим голосом произнес Агрба, – как короля! Королем-моролем в Пицунде будешь. В море свожу, рыбу-кыбу половим. Кокосами-мокосами угощу.

– В Пицунде есть кокосы?

– В Пицунде, ах-вах, все есть!

– Угу, в Греции есть все! – хмыкнул Кудинов. – Еще чем угостишь?

– Ухою из рыбы барабули и большим арбузом-марбузом. Очень большим! Будет дыня-быня и хурма-мурма.

У Агрбы имелась кавказская привычка повторять слова, на которые он хотел обратить внимание, делать их ударными, меняя только одну букву, либо просто прибавляя ее: кокосы-мокосы, король-мороль, арбуз-марбуз. В Грузии, например, этим грешат многие, и Агрба знает, почему грешат… Когда надо растянуть речь, выиграть время, чтобы в краткие миги сообразить, что говорить дальше, придумать ход, фразу, еще что-нибудь – пользуются повторами.

– Говори, дорогой, говори, – согласно покивал Агрбе Кудинов, – не молчи!

– Р-разговорчики! – прикрикнул майор.

– Вот видишь. – Агрба виновато развел руки в стороны.

– Ладно. Будем ждать взрыва мины.

Майор глянул на часы. Было еще рано – без четверти семь утра. В квадратном окошечке-вырезе циферблата красовалась цифра «тридцать». Было тридцатое апреля – самый канун международного дня трудящихся…

На душманов нарвались случайно, Литвинов даже допустить не мог, что «прохоры» обхитрили их и ждали специально. Майор первым вымахнул на гребень большого, с волнистыми застругами бархана, присел, чтобы оглядеться за ним, посмотреть, что впереди; тяжело дыша вылез Гордиенко, выпрямился в полный рост. В тот же миг протрещала автоматная очередь.

Горячая струя пуль распластала воздух над головой майора, Гордиенко с криком раскрыл рот и сорвался с бархана вниз, прямо на руки Шаповалова. Хорошо, Шаповалов был здоровый, удержал парубка, а то бы Гордиенко сбил всю группу.

Майор ответил короткой очередью, сбил с ног стрелявшего, положил на песок жиденькую цепочку душманов.

– Ишь, какие вы хорошие, какие вы пригожие, – почти бессвязно пробормотал он, еще дважды нажал на спусковой крючок автомата – он экономил патроны.

За цепью, которую майор положил на землю, виднелась еще одна цепь – широкая, с загнутыми крыльями. Похоже, душманы собирались взять их в кольцо. Майор присвистнул.

– Шавкат, давай сюда с «буром»!

– Я здесь, – отозвался Шавкат, лег рядом с майором. – Сейчас мы их, командир, чуть-чуть пощекочем. Пощекочем немного? – Он приложился к черному блестящему прикладу.

– Бей в дальних! – приказал майор. – Ближние – моя забота! – свесил голову вниз: – Как Гордиенко? Жив? Даже не зацепило? Молодец, Гордиенко! Кудинов, Шаповалов, Витек… – Он забыл фамилию Агрбы – начисто выбило из памяти вместе с кислым пороховым запахом, – и ты, Гордиенко… Вы, ребята, прикрывайте фланги!

Майор боялся, что цепочка, особенно дальняя та, что и помногочисленнее и вооружена получше, сомкнётся, закольцуется у них за спиной – у Зьяра останется тогда одна задача: сдавить шурави в этом колечке, как в кулаке, выжать из них кровь, соки, кишки, мозг.

Отстреливались минут двадцать.

– Патроны берегите! – кричал майор солдатам. Майор следил за стрельбой, отмечал, кто как бьет: Кудинов и Агрба били разумно, одиночными, иногда короткими очередями, а если видели, что пуля к цели может прийти обессиленной, на излете, не стреляли; Гордиенко торопился, его очереди впустую рыхлили песок, взбивали рыжие фонтанчики, парню надо было поправлять голову.

Наконец цепочка душманов отползла. Те, кого зацепила пуля, лежали не шевелясь – раненые боялись, что их