оригинальность, какой щеголяют они если не в Соединенных Штатах, то по крайней мере в Калифорнии. Дом уютен и практичен; большие окна с частым переплетом делают их светлыми; дом разделен на две половины: в одной помещается полутеплый магазин с товарами, в другой — жилище самого купца; дома американцев не столько высоки, сколько длинны, не столько красивы, сколько удобны и оригинальны с виду для непривычного русского глаза. Вслед за американцами сделали наезд на Николаевск и немцы: одни, говорят, прямо из Гамбурга, другие — прямо из Сан-Франциско, где в последнее время немцу так счастливится, как, напр., хоть бы в той же России. Гамбургские немцы также поспешили выстроить дома, но с своеобразным оттенком; их дома узкие и высокие, потому что выстроены в два этажа; в верхнем хозяйская квартира, немецкий язык и пиво; в нижнем — магазин с кое-какими мелочами в едва приметном количестве и с огромным запасом водки и рому, между которыми — сладкая вишневка американского приготовления, известная под заманчивым названием Cherry Cordiale. Водка эта или, лучше, наливка приготовлялась для любителей в южных портах Китая из туземцев и для того обклеивалась по бутылкам этикетом с китайской надписью, где хвастливо рекомендуются ее доблести, но попала на Амур. Попала она сюда недаром. Матросик, посаженный на новую девственную почву, встретил здесь чужую, трудную и непривычную работу плотничью, но в то же время получил он и удвоенную против прежнего копейку. Вот почему матросик, когда весь вышел казенный спирт, охотно покупал сладкую cherry, а потом шампанское, а когда при его пособии и с помощью его скучающего начальства порешились в лавках и те и другие напитки, он, матросик, покупал одеколон, покупал духи и пил вместо водки то и другое, редко даже разбавляя водой. Представляя в этом отношении поразительное сходство с американским ирландцем, наш матрос может быть так же беспечен, если бы не был вызван на постоянную работу по казенному наряду[36].

Насильно мил не будешь — по пословице. Овощи и зелень Николаевск покупает у крестьян, поселенных в низовьях Амура. Мясо ест только тогда, когда приплавит казна, и притом вялое, сухое, невкусное мясо. Целый год николаевские хозяйки изощрялись в изобретениях и придумках в приготовлении рыбы, имеющей свойство скоро приедаться и надоедать. Выдумали рыбные котлеты, какие-то соусы, но мяса не ели.

Поваженные к чаю, пили его без сахару тоже в течение нескольких месяцев и вдруг очутились при избытке варенья, которое у всех оказалось вдобавок ананасным, сваренным в Америке.

Принявши раз таким образом казенное значение, Николаевск явился городом правительственным, не вызванным нуждами и требованиями народными. Он утвердился на искусственной почве, а потому и на первых порах своего существования не мог иметь ничего своеобразного и самостоятельного. Хозяйства в нем нет никакого; он ждет подвозу предметов первой необходимости сверху каждым летом и предметов комфорта и роскоши на кораблях из-за моря с каждой весной. Те и другие удовлетворяют его желаниям, но, по крайней случайности, далеко не вполне и далеко не так, как надо. Вместо сахару везут ананасное варенье; вместо холста и полотна — кринолины и шляпки; вместо ржи и пшеницы — американские сухари и презервы; вместо колониальных товаров — один только ром и шерри. Купец отчасти прав, хотя и дешев в своих коммерческих соображениях, если на временном и вынужденном (климатом и другими обстоятельствами) затребовании крепких напитков исключительно основывает приготовление своего корабельного груза. Последователен и логичен и потребитель, если за неимением правильных данных не простирает своих требований дальше того, что продают, и пока не ушел от крепких напитков и предметов утонченной роскоши. В Николаевске нет книг и мало чтения — стало быть, заботы об насущном делают из того занятия пока еще одну роскошь. В Николаевске нет семейных кружков, хотя и существует тоска одиночества, однообразие интересов: уменье играть в карты, уменье танцевать — все, одним словом, то, на чем остановилось до сих пор наше провинциальное общество и не пошло дальше. Был порыв замкнуться в клубе, образовать его, и клуб был устроен, но плохо привился, вероятно от той же причины, что порыв был неискренний, скорее искусственный, как искусственно и самое сопоставление случайных обитателей в этом месте, как, наконец, искусственно и самое построение города. Николаевск в этом отношении нисколько не ушел от других, не менее искусственных городов, каковы большая половина уездных, где нет дворянства и где город образовался указом императрицы Екатерины II из села. Николаевск начинает походить и теперь, в первые свои годы, на те города, которые мы назовем казенными и военными, каковы, напр., в той же Сибири Омск, в России — Оренбург, Екатеринбург и прочие «бурги». Едва ли амурский город пойдет дальше, если будет продолжать идти тем же путем, каким начал. Иерархические различия и бюрократические тенденции не уведут его дальше составления кружков по «Табели о рангах; кружки эти будут замкнуты и враждебны друг другу: псевдоаристократический будет смотреть свысока на другой, псевдодемократический; этот, в свою очередь, будет смеяться и презирать соперника. Начало уже положено, хотя и не выказалось вполне и определительно, но за углами идут уже глумления, сдержанный шепот; слышатся насмешки, пересуды, начались сплетни. Видится во всем этом зачаток разложения, серьезного разъединения. Недостает, может быть, только слез зависти о том, что такая-то надела посвежее платье, такая-то счастливее поклонниками, а эта умеет танцевать польки, не ограничиваясь знанием кадрили и вывезенного из Камчатки туземного танца осьмерки, основателями которого туземные остряки полагают пьяных китобоев. Николаевское общество в этом отношении аналогично, если принять в соображение, что Петропавловский порт с его жителями и ржавыми пушками лег в основание нового амурского города. Многие умеют говорить по-якутски; многие плохо говорят по-русски, шепелявя, как чухонцы в Питере, не ладя с буквой «с», превращаемой почти во всех случаях в шипящую букву ш.

Мало вообще своеобразного в городе, много завезенного — как и быть следует — из других городов. Едва ли не всякий вносит свое и настаивает на том, чтобы это внесенное получило право гражданства. В маленьком обществе все это выдается резко, приходится каким-то углом, бросается в глаза и, в общем, не возбуждает сочувствия. Искусственные меры и искусственные препоны опять-таки тут ничего не делают и не сделают. Общий стол в гостиницах не устоялся; библиотека и сходки в ней ради чтения фальшиво звучали вначале и сосредоточились потом в двух-трех лицах из искренних любителей. Все делалось насильно, искусственно и, стало быть, не имело вожделенного уснеха. Напрасно доморощенный оркестр из губастых и