Люсьен не ответил.

– Что ж, хорошо, – прошептала она. – Вам дорого одно лишь благо его величества. Вы спасли русалку потому, что он не должен убивать морскую женщину, обрекая на гибель свою бессмертную душу?

– Вам лучше заснуть, – сказал Люсьен, предпочитая прервать разговор на опасную тему. – Завтра утром вернется доктор Фагон.

– Неужели вы хотите, чтобы я умерла от кровопускания, как мой отец?

Последние слова она произнесла сдавленным шепотом, вне себя от ужаса. Люсьен уже раскаивался в том, что отказал ей в смелости, ведь у всех, кого он знал, была по крайней мере одна фобия, а с точки зрения Люсьена, бояться докторов было совершенно разумно.

– Вы ненавидите меня? – прошептала она.

– Помилуйте, почему вы так решили?

– Тогда не позволяйте им больше пускать мне кровь, – взмолилась она, – пожалуйста!

– Вы и в самом деле слишком многого от меня требуете.

Если король повелел сделать мадемуазель де ла Круа кровопускание, Люсьен никак не мог этому воспрепятствовать. Он посвятил свою жизнь выполнению королевских приказов, а не противодействию им.

– Пожалуйста! Пожалуйста, дайте мне слово!

Она с трудом приподнялась в постели, в ужасе и отчаянии вцепившись в его руку. Страх и боль на миг превратили ее в затравленное, обезумевшее животное.

– Пожалуйста, помогите мне! Мне так нужен друг!

– Я сделаю все, что смогу.

– Дайте мне слово.

– Хорошо, – сказал он, не до конца уверенный, что поступает правильно, но тронутый ее страхом. – Обещаю.

Она бессильно опустилась на постель, дрожа, все еще не отпуская его руку, и закрыла глаза. Ее волнение постепенно улеглось, пальцы разжались.

Люсьен вздохнул и пригладил ее влажные, потемневшие от пота волосы.

Мари-Жозеф покачивалась на волнах забытья, то уплывая в сон, то ненадолго возвращаясь, ощущая присутствие графа Люсьена, утешенная его обещанием, чувствуя близость обитателей своего воображения, боясь увидеть их в своих снах. Она и сама не в силах была понять, что внушает ей больший ужас: сновидения или реальность.

Когда она проснулась, в комнату из окон лился лунный свет, словно затопивший пол расплавленным серебром. Граф Люсьен ушел. Халида спала рядом с ней, обнимая и согревая ее, и это было необычайно приятно. Доктор Феликс забыл свою угрозу пустить кровь и Халиде; на руках у сестры Мари-Жозеф не увидела ни порезов, ни повязок. Ив дремал, уронив голову на стопку бумаг. Утром он наверняка проснется со стоном: «Шея затекла!»

Ив и Халида, вероятно, раздели ее, потому что на ней осталась только запятнанная кровью рубашка. Она надеялась, что Халида предварительно попросила графа Люсьена уйти и что с нее не стали совлекать одежды на глазах у адъютанта короля. Она не принадлежала к августейшей семье, и потому ей не пристало одеваться на глазах у придворных и справлять нужду при свидетелях.

Она села в постели, ощущая слабость и головокружение.

Проснулся Ив:

– Сестра, тебе лучше?

– Зачем ты разрешил пустить мне кровь?

– Это сделали ради твоего же блага.

Оказывается, он успел просмотреть ее эскизы; их-то он и подложил под голову. Сейчас он пролистал всю стопку с совершенно непроницаемым выражением лица.

– Эту историю поведала мне русалка, – сказала Мари-Жозеф. – Вот что на самом деле случилось во время охоты. Ты пленил не двух русалок, а трех. Они оказали сопротивление, и матросы убили одну…

– Перестань! – оборвал ее он. – Это я рассказал тебе.

– Неправда! Они убили одну и съели. И ты тоже вкусил ее плоти.

– Это мясо животного! И очень и очень вкусное. Если я его попробовал – что за беда?

– Ты всегда уверял, что не способен солгать! Но сейчас я говорю правду, а ты ее отвергаешь. Пожалуйста, поверь мне. Ив, дорогой брат, почему ты перестал мне верить?

Ее взволнованная речь разбудила Халиду.

– Мадемуазель Мари?

Она приподнялась на локте, сонно щурясь. Мари-Жозеф взяла ее за руку, отчаянно ища хоть какой-то поддержки.

– Русалки – неразумные твари, которыми человек вправе распоряжаться по своему усмотрению, – объявил Ив и пересел поближе к ней на постель. – Тебе следует удалиться от двора. Всеобщее внимание чуть было не лишило тебя рассудка. В монастыре ты убережешься от любых волнений и дух твой избежит смятения.

– Нет!

– Вернувшись в монастырь, ты почувствуешь себя счастливой.

– Да она будет там страдать! – закричала Халида.

– Пять лет мне запрещалось читать книги, – начала Мари-Жозеф. – Сестры уверяли, что знание развратит меня, подобно тому как оно развратило Еву. – Она постаралась простить брату его жестокое решение, но ни за что не согласилась бы подчиниться ему во второй раз. – Я не имела права слушать музыку. Сестры не позволяли. Они говорили, что женщинам положено молчать в доме Божьем и что этого требует папа римский. Мне не разрешалось ни читать, ни заниматься науками – у меня просто не было выбора! Я могла лишь думать, размышлять, задавать вопросы, хотя и не смела произнести их вслух. Математика! – Она рассмеялась злым, отрывистым смехом. – Они считали, что я пишу заклинания! Мысленно я слушала музыку, которая никогда не звучала в монастырских стенах, я не могла изгнать ее из собственного сознания, как бы я ни молилась и ни постилась. Я называла себя безумной, грешной… – Она заглянула ему в лицо. – Господин Ньютон ответил на мое письмо, но они сожгли его, не открывая, у меня на глазах! Как ты мог отправить меня туда, где каждый миг был для меня пыткой? Я думала, ты меня любишь…

– Я хотел защитить тебя…

Внезапно его прекрасные глаза наполнились слезами. Смягчившись, он обнял ее, словно стараясь уберечь от опасностей.

– А теперь я возложил на тебя слишком тяжкие обязанности – эта работа тебе не по силам.

– Я люблю эту работу! – воскликнула она. – Я занимаюсь ею с радостью! Я хорошо ее выполняю, я не глупа! Ты должен меня выслушать!

– Мой долг – направлять и наставлять тебя. Твоя привязанность к морской твари противоестественна.

– Моя привязанность к ней не имеет никакого отношения к тому, что она мне поведала. Ты же сам знаешь, что она говорит правду.

Он встал на колени у ее постели и взял ее за руку.

– Помолись вместе со мной, – попросил он.

«Молитва утешит и укрепит меня», – подумала Мари-Жозеф.

Она соскользнула на пол и тоже опустилась на колени, сложив руки, склонив голову, и стала ждать, когда ее объемлет благодатное присутствие Господне.

– Оделетт, ты тоже можешь помолиться за выздоровление Мари-Жозеф!

– Ни за что! – отрезала Халида. – Отныне я не буду возносить христианских молитв, отныне я свободная женщина и магометанка и меня зовут Халида!