– Ваше величество, Церковь полагает, что русалка – это рыба, а посему мясо ее не возбраняется вкушать в пятницу. Однако согласно сведениям, которые мне удалось разыскать, плоть ее не менее сочная, чем мясо. Если я зарежу ее сейчас, ваше величество, то смогу приготовить что-нибудь изысканное только для вашего величества, может быть паштет, оно как раз поспеет к вашему ужину, и вам не придется ждать полночного пира.

– Весьма любезно с вашей стороны, господин Бурсен.

– А из остатка ее плоти я смогу воссоздать блюдо, которое подавалось на пиру Карла Великого, это будет мой шедевр!

Он неосторожно склонился над краем фонтана, переводя взгляд с рисунка на живую русалку и обратно.

Затем он по очереди показал рисунок академикам, Иву и Мари-Жозеф.

На гигантском блюде на животе лежала русалка, неестественно выгнув спину и подогнув колени; ее снабженные перепончатыми плавниками ступни почти касались затылка. Она прижимала к себе осетра, словно кормящая мать – младенца к набухшей молоком груди.

– Я нафарширую ее соски креветками и морскими гребешками. Я начиню ее тело запеченными устрицами. Я приправлю ее волосы стерляжьей икрой. Как жаль, что водяной умер, как жаль, что мне не придется приготовить их вместе! Нельзя терять время, я должен зарезать ее как можно скорее!

На гравюре зажаренная русалка уставилась в пространство широко открытыми, ничего не выражающими глазами.

Мари-Жозеф не выдержала и пронзительно закричала.

– Мне понадобится каспийский осетр… Что случилось, мадемуазель де ла Круа, не бойтесь, конечно, это существо безобразно, но я приготовлю его так, что оно предстанет почти прекрасным!

– Закройте книгу, месье Бурсен! – велел граф Люсьен.

Лоррен через три ступеньки бросился к Мари-Жозеф и схватил ее в объятия, и она глухо зарыдала, прижавшись к его груди.

– В чем дело? – удивился месье Бурсен. – Мадемуазель де ла Круа не любит дары моря?

– Где мои нюхательные соли? – взволновался месье. – Я положил их в карман или оставил в муфте?

– Ваше величество, – начал Ив, – прошу прощения, моя сестра всегда отличалась сострадательностью и чувствительным сердцем. Она привязалась к русалке, словно к котенку или щенку…

Мари-Жозеф, прильнув к Лоррену, тщетно пыталась унять дрожь и подавить рыдания.

– Вот они! – провозгласил месье.

Ее ноздри обдала струя резкого, терпкого запаха, и она принялась чихать без остановки. Взор ее затуманился от слез.

– Могу ли я забрать русалку, ваше величество? Мясо надобно как следует выдержать, ваше величество, иначе оно будет с душком, ваше величество.

– Это создание – рыба, – произнес граф Люсьен.

– Рыба, месье де Кретьен?

– Если русалка не человек, – продолжил граф Люсьен, – значит она морская тварь. Месье Бурсен сам обратил внимание его величества на то, что Церковь считает русалок рыбами. Если месье Бурсен зарежет ее сегодня, то мясо ее протухнет до пира его величества.

– Но… – попробовал было возразить месье Бурсен.

– Месье де Кретьен прав, – заключил его величество.

– Но…

– Довольно, месье Бурсен! Сегодня я не позволю вам зарезать русалку. Месье де Кретьен, прошу вас, вызовите доктора Фагона, пусть он осмотрит мадемуазель де ла Круа.

Король ни на минуту не утратил самообладания и все это время оставался совершенно спокоен.

Лоррен подхватил Мари-Жозеф на руки. Его мускусный аромат заглушил терпкую сладость нюхательных солей месье.

– Примите мои глубочайшие извинения, сир! – взмолился Ив. – Я переутомил ее, безмерно загружая работой… Ее сострадательное сердце… Испытанное ею потрясение…

Лоррен пробрался сквозь толпу придворных и членов Академии, унося Мари-Жозеф из шатра. Солнечный свет залил ее лицо, словно теплым вином. Издалека донесся мерный перестук копыт: это граф Люсьен скакал верхом на Зели по направлению ко дворцу.

– Отпустите меня, я пойду сама, – прошептала Мари-Жозеф. – Пожалуйста, верните графа Люсьена. Я не хочу, чтобы меня осматривал доктор Фагон.

– Тише, тише… – Лоррен еще теснее прижал ее к себе.

Его величество с трудом уселся в кресло-каталку, блаженно откинулся на спинку, и глухонемые слуги увезли его прочь.

– Успокойтесь, мадемуазель, доктор Фагон исцелит вас.

Лоррен опустил Мари-Жозеф на кровать. Халида вскочила с приоконного диванчика, уронив кружева и проволоку для нового фонтанжа королевы Марии.

– Мадемуазель Мари, что случилось?

Ив присел на постель рядом с Мари-Жозеф.

– Хирург сейчас придет! – объявил Лоррен.

– Этого-то я и боялась, – прошептала Мари-Жозеф.

Халида влажной губкой отерла ей лицо.

– Ты же с самого начала знала, что эту тварь зарежут, – упрекнул ее Ив. – Ну как ты могла к ней привязаться? Помнишь, ты когда-то умоляла папу пощадить твоего ягненка…

– Не терзай меня воспоминаниями детства, – огрызнулась Мари-Жозеф, – я больше не ребенок!

– Твое поведение…

– Я привязана к русалке столь же, сколь и к тебе или к мадемуазель Халиде. Я умоляю сохранить ей жизнь, потому что она разумное существо, способное мыслить и чувствовать, и потому что не хочу, чтобы мой король превратился в каннибала.

Рядом многозначительно кашлянул доктор Фагон. Мари-Жозеф замолчала.

– Ты городишь вздор! – отрезал Ив.

Доктор Фагон и доктор Феликс, не спрашивая разрешения, вошли в комнату Мари-Жозеф. На мгновение ей показалось, что ее комнатка сделалась подобием апартаментов его величества, которые каждый вечер переполняла толпа, но она тут же прогнала от себя эту безумную фантазию.

– Его величество выражает справедливую озабоченность состоянием вашего здоровья, – сказал лейб-медик.

– Я совершенно здорова, сударь.

Она говорила твердым голосом, однако ее бил озноб. Ей было холодно, голова у нее кружилась.

– Тише, вы бледны как смерть, у вас истерика. – Фагон склонился над нею, заглядывая ей в глаза. – Что случилось?

– Она упала в обморок.

– Что за глупости, – вмешалась Халида, – в какой еще обморок?

– Замолчите! – прикрикнул доктор Феликс.

– Она просто устала, – в негодовании возопила Халида, – она почти не спала с тех пор, как вернулся месье Ив!

– К вам никто не обращался!

Доктор Феликс столь резко обернулся к Халиде, что она в ужасе отшатнулась.

– Сударь, – попытался вразумить его Ив, – вы пользуетесь расположением его величества, но это не дает вам права оскорблять моих домочадцев.