После выступления я спросил Гейзенберга, можно ли применить результаты ядерных исследований в создании атомной бомбы. Его ответ далеко не обнадеживал. Гейзенберг объявил, что научное решение проблемы уже найдено и теоретически ничто не мешает создать подобную бомбу, однако технические условия производства можно обеспечить никак не ранее чем через два года, даже при максимальной поддержке программы. Трудности, как объяснил Гейзенберг, усугубляются тем, что в Европе имеется всего лишь один циклотрон, и тот весьма слабенький. Более того, он находится в Париже и из соображений секретности не может использоваться на полную мощность. Я выдвинул идею построить на имеющиеся в моем распоряжении средства министерства вооружений циклотроны, столь же или даже еще более мощные, чем американские, однако Гейзенберг возразил, что из-за недостатка опыта нам придется начать со строительства относительно небольших ускорителей.

Как бы то ни было, генерал Фромм предложил отпустить из армии несколько сотен специалистов, а я призвал ученых информировать меня о том, сколько им необходимо денег и материалов для дальнейших ядерных исследований. Несколько дней спустя мне представили заявку на несколько сотен тысяч марок, небольшое количество стали, никеля и других стратегических металлов, строительство бункера и бараков, а также попросили придать их экспериментам статус «высшей приоритетности». К тому времени планы создания первого немецкого циклотрона уже были одобрены. Неприятно удивленный скромностью требований в таком важном деле, я предложил один или два миллиона марок и соответственно большее количество материалов. Однако в тот момент ученые, очевидно, не смогли бы освоить предложенные ресурсы[128]. Так или иначе, у меня создалось впечатление, что атомная бомба вряд ли успеет оказать влияние на ход войны.

Осведомленный о склонности Гитлера форсировать фантастические проекты и возлагать на них необоснованные надежжды, я 23 июня 1942 года очень коротко доложил ему о совещании по ядерной проблеме и нашем решении[129]. Более детальный и оптимистичный отчет представил фюреру его фотограф Генрих Хоффман, друживший с министром связи Онезорге. Вероятно, и Геббельс кое-что ему рассказал. Онезорге интересовался ядерными исследованиями и поддерживал – как и СС – независимый отдел по ядерным исследованиям под руководством молодого физика Манфреда фон Арденне. Знаменательно, что Гитлер предпочел получить информацию не от лиц, непосредственно ответственных за исследования, а от ненадежных и некомпетентных информаторов. Это еще одно доказательство его склонности к дилетантизму и непонимания значения фундаментальных научных исследований.

Гитлер иногда заговаривал со мной о возможности создания атомной бомбы, но эта проблема явно выходила за рамки его интеллектуальных возможностей; он был не в состоянии понять революционное значение ядерной физики. Из двухсот двадцати запротоколированных вопросов, обсуждавшихся на моих совещаниях с Гитлером, проблема расщепления атомного ядра всплывает лишь однажды и упоминается вскользь, а мой отчет о конференции с физиками лишь утвердил его во мнении, что большой выгоды от ядерных исследований ждать не стоит. По сути, профессор Гейзенберг так и не дал уверенного ответа на мой вопрос, можно ли осуществить контролируемую цепную ядерную реакцию. А Гитлера не приводила в восторг мысль о том, что покоренная им земля может превратиться в пылающую звезду. Иногда, правда, он шутил, что ученые – люди не от мира сего, в своем стремлении раскрыть все тайны природы когда-нибудь подожгут земной шар, но поскольку это случится не скоро, то он точно до этого не доживет.

Я уверен, однако, что Гитлер, не колеблясь ни секунды, сбросил бы атомные бомбы на Англию. Помню его реакцию на заключительные кадры киноролика об авиабомбардировке Варшавы осенью 1939 года. На просмотре в его берлинских апартаментах присутствовали Геббельс и я. Гитлер зачарованно смотрел, как на экране тучи дыма затягивали небо, бомбардировщики пикировали на цели, рвались бомбы, взмывали вверх гигантские языки пламени. Эффект усиливался замедленной съемкой. Фильм заканчивался ловко смонтированными кадрами: немецкий самолет пикирует на очертания Британских островов: взрыв, столб пламени, и Британия разлетается на мелкие кусочки. «Вот что их ждет! – с энтузиазмом воскликнул Гитлер. – Вот так мы их уничтожим!»

После того как ядерщики подтвердили, что на создание атомной бомбы уйдет не меньше трех-четырех лет, мы, по их же предложению, осенью 1942 года прикрыли этот проект – война наверняка закончилась бы гораздо раньше. Взамен я санкционировал разработку уранового двигателя для подводных лодок, в котором был заинтересован военный флот.

Во время визита на заводы Круппа я попросил показать мне готовые части нашего первого циклотрона и спросил главного инженера, можно ли создать установку гораздо больших размеров. Он буквально повторил слова профессора Гейзенберга: «Нам не хватает технического опыта». Летом 1944 года в Гейдельберге мне продемонстрировали наш первый циклотрон, расщепляющий атомное ядро, и профессор Вальтер Боте пояснил, что этот циклотрон можно использовать в медицинских и биологических исследованиях. Мне пришлось удовольствоваться его ответом.

Летом 1943 года прекратился импорт вольфрама из Португалии, что создало критическую ситуацию в производстве снарядов с твердой сердцевиной, и я распорядился использовать для этого типа снарядов уран[130]. Мой приказ передать на эти нужды наши запасы урановой руды (около тысячи двухсот тонн) свидетельствует, что мы больше не думали о создании атомных бомб.

Возможно, нам удалось бы создать атомную бомбу в 1945 году, но для этого потребовалось бы максимально мобилизовать все технические, финансовые и научные ресурсы – то есть отказаться от всех других проектов, например от разработок ракетного оружия. С этой точки зрения ракетный центр в Пенемюнде был не только величайшим, но и самым неудачным нашим проектом[131]. Наше поражение в создании ядерного оружия отчасти объясняется и идеологическими причинами. Гитлер глубоко уважал Филиппа Ленарда, физика, нобелевского лауреата 1920 года и одного из первых приверженцев нацизма среди ученых. Ленард внушил Гитлеру, что евреи используют ядерную физику и теорию относительности в подрывных целях[132]. В своих застольных монологах Гитлер, ссышаясь на непререкаемый авторитет Ленарда, обычно называл ядерную физику «еврейской физикой». Мнение Ленарда было взято на вооружение и Розенбергом, и это объясняет, почему министерство образования и науки не спешило поддержать ядерные исследования.