Производство вооружения напрямую зависит от поставок железной руды. В Первую мировую войну немецкая военная промышленность потребляла 46,5 процента произведенной стали. Вступив в должность министра, я выяснил, что сейчас потребление составляет всего 37,5 процента. Чтобы увеличить эту цифру, я предложил Мильху совместно заняться распределением сырьевых ресурсов.

2 апреля мы снова поехали в Каринхалле. Геринг долго разглагольствовал на самые разные темы, но в конце концов согласился с нашим предложением о создании органа централизованного планирования в рамках четырехлетнего плана. Наша решительность произвела на него столь сильное впечатление, что он с некоторой застенчивостью попросил: «Не возьмете ли вы к себе моего друга Кернера? А то он решит, что его понизили в должности, и расстроится»[122]. Это управление централизованного планирования вскоре стало самой важной организацией в системе нашей военной экономики. На самом деле просто непостижимо, что высший управляющий орган такого рода не был создан давным-давно. Примерно до 1939 года всем руководил Геринг, а позже, когда он начал пренебрегать своими обязанностями, никто из власть имущих не рискнул взять на себя разрешение проблем, все более сложных и важных[123].

В своем приказе о создании управления централизованного планирования Геринг оставил за собой право на окончательное решение важных вопросов, но, как я и предвидел, ничем не интересовался, а мы со своей стороны не видели оснований его беспокоить[124].

Совещания управления централизованного планирования проводились в большом конференц-зале моего министерства. В них принимало участие множество чиновников, и тянулись они бесконечно. Министры и статс-секретари при поддержке собственных экспертов рьяно боролись за свои квоты. Нам приходилось искусно лавировать, чтобы, ограничивая сферу производства товаров народного потребления, не нанести ущерб жизненному уровню народа и производству товаров, необходимых для военных отраслей[125].

Я лично пытался добиться значительного сокращения производства потребительских товаров, объем которого в начале 1942 года снизился по сравнению с довоенным только на 3 процента. Однако максимум, чего мне удалось достичь, так это сокращения на 12 процентов[126]. Всего через три месяца после введения ограничений Гитлер начал сожалеть о выбранном нами курсе и декретом от 28–29 июня 1942 года потребовал «увеличить объем производства товаров народного потребления». Я протестовал, доказывая, что «подобный девиз воодушевит на усиление противодействия нашему курсу тех, кто все это время был недоволен концентрацией усилий на военной промышленности». Под «теми» я имел в виду партийных функционеров.

Однако Гитлер остался глух к моим доводам, и снова все мои попытки организовать эффективное военное производство закончились провалом из-за его непостоянства.

Кроме притока рабочей силы и увеличения выпуска стали мы нуждались в расширении сети железных дорог. Это было необходимо, хотя имперские железные дороги еще не оправились от страшной русской зимы: даже в глубине Германии железные дороги были до сих пор забиты застрявшими поездами. Жизненно важные боеприпасы и вооружение отправлялись на фронт с невообразимыми задержками.

5 марта 1942 года министр транспорта доктор Юлиус Дорпмюллер, еще очень бодрый, несмотря на свои семьдесят три года, отправился со мной в Ставку доложить Гитлеру о транспортных проблемах. Я объяснил катастрофичность сложившейся ситуации, но, поскольку Дорпмюллер оказал мне весьма слабую поддержку, Гитлер, как обычно, предпочел более оптимистическое мнение. Он отложил решение проблемы на неопределенный срок, заметив, что «положение, вероятно, вовсе не так серьезно, как кажется Шпееру».

Две недели спустя, вняв моим настоятельным просьбам, Гитлер согласился заменить молодым чиновником шестидесятипятилетнего статс-секретаря министерства транспорта. Однако Дорпмюллер воспротивился. «Мой статс-секретарь слишком стар? – воскликнул он, когда я сказал ему о нашем намерении. – Этот молодой человек? Когда в 1922 году я был президентом одного из советов директоров Рейхсбана (железные дороги рейха), он только начинал свою службу инспектором». Дорпмюллеру удалось отстоять своего статс-секретаря.

Однако через два месяца, 21 мая 1942 года, Дорпмюллер неохотно признался мне: «На территории Германии так мало вагонов и локомотивов, что мы не можем взять на себя ответственность за самые безотлагательные перевозки». Как отмечено в моем «Служебном дневнике», это было «равносильно объявлению Рейхсбана банкротом». В тот же день рейхсминистр транспорта предложил мне пост «диктатора перевозок», но я отказался.

Через два дня я все же представил Гитлеру кандидатуру молодого инспектора Рейхсбана доктора Ганценмюллера. За прошедшую зиму доктор Ганценмюллер восстановил движение на полностью разрушенном участке русских железных дорог Минск – Смоленск. Гитлер был потрясен: «Мне нравится этот человек; я немедленно назначу его статс-секретарем». Я осторожно предложил переговорить сначала с Дорпмюллером, но Гитлер вскричал: «Ни в коем случае! Ни Дорпмюллер, ни Ганценмюллер ничего не должны знать. Я просто вызову вас в Ставку, герр Шпеер, с вашим кандидатом. А министра транспорта приглашу отдельно».

По приказу Гитлера обоих чиновников разместили в Ставке в разных казармах, и доктор Ганценмюллер вошел в кабинет Гитлера, понятия не имея о том, что его ждет. Приведу протокольную запись заявления Гитлера, сделанного в тот же день: