«Ситуация на транспорте критическая; эту проблему необходимо разрешить. Всю свою жизнь мне приходилось решать острые проблемы и более всего в прошедшую зиму. Так называемые эксперты и люди, которым по статусу положено быть лидерами, твердили мне: «Это невозможно, это не получится!» Я больше не буду терпеть подобной болтовни! Эти проблемы необходимо решить. Там, где есть истинные руководители, проблемы всегда решаются и всегда будут решаться. И нечего церемониться. Мне совершенно безразлично, что потомки скажут о методах, которые я вынужден применять. Для меня существует единственный вопрос, который необходимо решить: мы должны выиграть эту войну, или Германия будет уничтожена».

Далее Гитлер вспомнил, как этой зимой предотвратил военную катастрофу, выдержав напор генералов, настаивавших на отступлении. С воспоминаний он перескочил на транспортную проблему, упомянул некоторые ранее рекомендованные мной жизненно важные мероприятия по восстановлению железных дорог. Не потрудившись вызвать из приемной министра транспорта, совершенно не подозревавшего о причине вызова в Ставку, Гитлер назначил Ганценмюллера статс-секретарем министерства, так как тот «на фронте доказал, что обладает энергией, необходимой для восстановления порядка на транспорте». И только после этого министра транспорта Дорпмюллера и его заместителя исполнительного директора Лейбрандта допустили на совещание. В их присутствии Гитлер объявил, что решил вмешаться в ситуацию на транспорте, поскольку от решения этой проблемы зависит победа, а затем прибегнул к своим обычным аргументам: «В свое время я начинал с нуля, в Первую мировую войну был простым солдатом и начал свою политическую карьеру только когда все остальные, считавшиеся прирожденными лидерами, потерпели неудачу. Вся моя жизнь доказывает, что я никогда не сдаюсь. Военные задачи должны быть решены. Я повторяю: для меня не существует слова «невозможно». Он перевел дух и выкрикнул: «Оно для меня не существует!» Затем Гитлер сообщил министру транспорта, что назначил бывшего инспектора железных дорог статс-секретарем министерства, поставив тем самым и министра, и нового статс-секретаря, и меня в весьма неловкое положение.

Гитлер всегда с большим уважением говорил о профессионализме Дорпмюллера, и, естественно, старик мог рассчитывать на то, что кандидатуру его нового заместителя прежде всего обсудят с ним. Однако я думаю, что Гитлер (как часто случалось, когда он имел дело со специалистами) хотел избежать неприятных споров, поставив министра транспорта перед свершившимся фактом. И Дорпмюллер молча снес унижение.

Затем Гитлер обратился к фельдмаршалу Мильху и ко мне. Мы получили чрезвычайные полномочия на транспорте и должны были разрешить все транспортные проблемы «в полной мере и в кратчайший срок». Заканчивая совещание, Гитлер безапелляционно заявил: «Мы не можем позволить себе проиграть войну из-за транспортных трудностей; значит, эта проблема должна быть решена!»

И действительно, проблема была решена. Молодой статс-секретарь сумел справиться со скоплением поездов на путях, ускорив движение, и удовлетворил все увеличивающиеся транспортные нужды военных заводов. Особый комитет по железнодорожному транспорту обеспечил ремонт локомотивов, поврежденных зимой в России, в более короткие сроки мы увеличили выпуск локомотивов во много раз, перейдя от ручной сборки к поточному производству[127]. Несмотря на неуклонный рост военных поставок, непрерывное движение поездов продолжалось довольно долго, по крайней мере до тех пор, пока систематические авиабомбардировки осени 1944 года снова не привели к заторам на железной дороге и серьезнейшим проблемам в нашей военной экономике.

Узнав о нашем намерении увеличить выпуск локомотивов во много раз, Геринг вызвал меня в Каринхалле и совершенно серьезно предложил производить локомотивы из бетона, раз уж не хватает стали. Разумеется, срок службы бетонных локомотивов не так велик, как стальных, сказал он, но зато и выпускать их можно больше. Правда, Геринг не знал, как можно осуществить его фантастическую идею, и тем не менее цеплялся за нее еще несколько месяцев, а мне пришлось потратить два часа на поездку к нему и два часа в ожидании аудиенции. Да еще я вернулся домой голодным, поскольку посетителям в Каринхалле редко предлагали поесть – единственная уступка, на которую пошла челядь Геринга в условиях тотальной экономии ресурсов.

Через неделю после церемонии назначения Ганценмюллера, на которой были произнесены столь героические слова о преодолении транспортного кризиса, я еще раз навестил Гитлера. Непоколебимо убежденный в том, что в критические времена руководство должно подавать пример нации, я предложил Гитлеру запретить на время членам правительства и партийным функционерам пользоваться личными железнодорожными вагонами. Разумеется, я не имел в виду самого Гитлера. Фюрер заявил о необходимости личных вагонов на восточных территориях, поскольку там невозможно обеспечить лидеров хорошими жилищными условиями. На что я возразил: большинство вагонов используются не на востоке, а внутри рейха, и представил длинный список высокопоставленных чиновников, пользующихся салон-вагонами. Но и после этого Гитлер не согласился со мной.

Я регулярно обедал с генералом Фридрихом Фроммом в отдельном кабинете в ресторане «Хорхер». Как-то во время обеда в конце апреля 1942 года генерал заметил, что наш единственный шанс на победу – разработка совершенно нового оружия. Он также сказал, что контактирует с группой ученых, которые изобретают новое оружие, способное уничтожить целые города, даже вывести из войны Англию. Фромм предложил вместе посетить этих ученых. По его мнению, даже встреча с ними была бы уже очень важна.

Тогда же доктор Альберт Фёглер, глава самой большой немецкой сталелитейной компании и президент Общества кайзера Вильгельма, привлек мое внимание к пренебрежительному отношению государства к ядерной физике и совершенно неадекватному финансированию фундаментальных исследований министерством образования и науки, которое в военное время не имело большого влияния. 6 мая 1942 года я обсудил сложившуюся ситуацию с Гитлером и предложил кандидатуру Геринга на пост председателя Имперского совета по научным исследованиям, подчеркнув этим важность проблемы. Месяц спустя, 9 июня 1942 года, предложенное мною назначение состоялось.

Примерно в то же время я и три представителя армии в военной промышленности – Мильх, Фромм и Витцель – встретились на совещании в «Харнакк-Хауз», берлинском центре Общества кайзера Вильгельма, с целью выяснить положение дел в сфере немецких ядерных исследований. Среди ученых, имен которых я уже не помню, присутствовали будущие лауреаты Нобелевской премии Отто Ган и Вернер Гейзенберг. После наглядной лекции по проблеме в целом Гейзенберг доложил о «расщеплении ядра и разработках «урановой машины» и циклотрона»; пожаловался на недостаток внимания министра образования и науки к ядерным исследованиям, нехватку средств и материалов и призыв в армию ученых. Он также подчеркнул, что, как следует из статей в американских технических журналах, США направляют на ядерные исследования огромные технические и финансовые ресурсы и, вероятно, уже далеко продвинулись вперед, хотя всего несколько лет назад именно Германия лидировала в этой сфере. Учитывая колоссальную энергию, высвобождающуюся при делении ядра, превосходство в ядерной физике сопряжено с серьезнейшими последствиями.