Я никогда не был в Алжире, тогда откуда песок на зубах?

, Или это – воспоминание о песке, и не мое собственное, каклиссабонский фуникулер, а лейтенантское?.. Если я все-таки доберусь до «Pres dela rainure», есть смысл попросить у хозяина зубочистки.

Араб равняется со мной и останавливается. На фонекрасно-оранжевой стены, двух бойниц и кованого фонаря между ними он смотритсядовольно эффектно, это не может быть воспоминанием lieutenant, единственное еговоспоминание заключено в фотографии казненных феллахов. Это – не воспоминание,это – представление, если бы на плече портье из «Ламартин Опера» были бы неиероглифы, а арабская вязь, я бы точно мог сказать: это представление потнючегососунка о стране, в которой он никогда не был и вряд ли когда-нибудь будет.

Араб смотрит на меня с доброжелательным интересом.

– Мне нужно кафе, – кричу я ему черезулицу. – Кафе «У желоба».

– Это здесь, – араб машет рукой, указываянаправление. – Следующий дом.

Все дома (если можно назвать домами куски однороднойкрасно-оранжевой стены) похожи друг на друга.

– Вывеска, – арабу очень хочется помочьмне. – Видите вывеску?

Поначалу никакой вывески я не вижу, песок на зубах неперестает скрипеть, белый бурнус моего неожиданного проводника дрожит ипокачивается в раскаленном воздухе, да и сама улица качается вместе с ним.

– Идите сюда!..

Lieutenant, наученный горьким опытом североафриканскихпустынь, уж точно бы не подошел, но у меня нет оснований не верить добродушномуарабу. Раз уж я так легко принял на веру все остальное. Перейти на другуюсторону улицы оказывается труднее. Ноги мои вязнут в песке, он жжет подошвыдаже сквозь ботинки, жаль, что у меня нет бурнуса и белоснежных, не запятнанныхджихадом одеяний. Анук умерла бы со смеху, увидев меня в подобном прикиде.Мысль об Анук придает мне силы, и я оказываюсь рядом с арабом даже раньше, чемпредполагал. Единственное, чего я не мог предположить, – араб знаком мне.Бурнус, скрывающий пол-лица, не может меня обмануть: это – Али, хозяинмаленькой лавчонки в Бельвиле (кальяны, специи, арабская чеканка). Тот самыйАли, руки которого покрыты странной татуировкой, не имеющей ничего общего сопереточными иероглифами портье.

– Али? – спрашиваю я араба.

– Нет, сахиб. Я не Али.

«Как могут звать испанца? Или Педро, или Энрике, илиХуан», – говорила Линн. Как могут звать араба? Или Али, или Хасан, илиМустафа. Не исключено, что у алжирского приятеля Линн другое мнение на этотсчет.

– Я не Али. Меня зовут Акрам. Но у меня есть брат –Али.

– Али, владелец лавки. Кальяны, чеканка и все такое…

Акрам, брат Али, на секунду задумывается.

– Али, владелец лавки. С татуировкой на руках. Вотздесь, – я невольно касаюсь пальцами пальцев араба.

Акрам, брат Али, смеется и протягивает мне ладони, покрытыетатуировкой. Раскаленный воздух по-прежнему дрожит, от рук Акрама поднимаютсявверх струйки песка, закрученные в маленькие тугие торнадо. Смуглые колонныпальцев испещрены перетекающими друг в друга буквами и символами, возможно –это изречения из Корана, возможно – что-то иное…

– Что это, Акрам? Что это означает?

– Это было всегда, сахиб.

– Они изменяются…

– Это было всегда, сахиб.

– Что здесь написано?

– Не знаю.

– А Али знает?

– Нет. Мы братья. Если бы знал он – знал и я.

– А кто знает?

– Кто написал.

Исчерпывающий ответ. Вряд ли я добьюсь от брата Алибольшего. Рисунок на ладонях Акрама, на его пальцах постоянно меняется, ничегоподобного не происходило с ладонями Али, я только принимал на веру егороссказни о меняющемся рисунке. Но теперь я вижу и сам: рисунок меняется, местосимволов и букв занимают не совсем ясные, не совсем четкие контуры каких-тофигур, я с трудом успеваю различить птицу и – кажется – морскую раковину, но,может, это вовсе и не раковина… Может, это не раковина, а часть растительногоорнамента, которая снова переходит в буквы и символы, и не всегда арабские.Разглядеть буквы детальнее не удается из-за толстого слоя песка, торнадосменили барханы, они покрывают теперь распахнутые ладони брата Али.

– Вы искали кафе «У желоба», сахиб. Так?

– Да.

– Это здесь.

Теперь и я вижу вывеску, очень европейскую, очень парижскую;два красных тента «Coca-Cola» по ее краям, вылизанные камни мостовой, несколькопластмассовых столиков и стульев. И несколько деревьев с аккуратнопостриженными ветками.

– Спасибо, Акрам. Передавайте привет брату. Якак-нибудь зайду к нему…

– Вы тоже передавайте ему привет. Если как-нибудьзайдете.

В спину мне все еще дышит сухой горячий ветер (хамсин?хабуб? харматан?..), но песок на зубах уже не скрипит. Красно-оранжевая стенаиз прилепленных друг к другу глинобитных построек тоже исчезла, растворилась вприпаркованных «Рено», «Пежо» и «Ситроенах». А стеклянные двери кафе «Pres dela rainure» и вовсе примиряют меня с действительностью.

Несколько секунд я стою на пороге, оглядывая внутренностикафе: трое посетителей у стойки, еще человек пять-шесть – за столиками; хозяинкафе – колоритный толстяк с обвисшими бретонскими усами – разговаривает потелефону и отчаянно жестикулирует.

Анук нигде не видно, но шрам на затылке не может обманутьменя, он ворочается и поскуливает как пес, лишившийся хозяина. Анук нет, и мнеостается только ждать. Стараясь не обращать внимания на жжение в затылке, язаказываю у бретонца чашку кофе и стакан воды и устраиваюсь за ближайшим пустымстоликом.

Трое из посетителей – явно туристы, явно скандинавы, то лишведы, то ли датчане, два юноши и девушка в униформе, напоминающейбойскаутскую: зеленые шорты по колено и рубашки цвета хаки. И шорты, и рубашкилегко спутать, особенно по утрам, вылезая из общей для всех троих постели,девушка всегда просыпается последней, в то самое время, когда оба парнясинхронно бреются в ванной, заглядывая в одно и то же зеркало. Сходство сбойскаутами увеличивает налипшая на ботинки земля, и где они только нашли ее взастегнутом на каменные пуговицы Париже? Наверняка шлялись по газонам в ЛяВилетт, если что-то и погубит скандинавов, так это страсть к ничем незамутненной бесхитростной экологичности, на ботинки налипла не только земля, ностебли травы. Все трое, путаясь в руках друг друга, заказывают то же, что и я:кофе и стакан минеральной воды. Девушка отходит от стойки первой и на мгновениеостанавливается возле моего столика. Выцветшие брови, веснушчатое лицо,бесстыдно вздернутый подбородок, легкая снисходительность во взгляде – именнотакая снисходительность проклевывается после оголтелого секса втроем да еще снавороченным электрическим дилдо на подхвате.