Теперь она могла воочию наблюдать, как исчезает радость жизни в целой нации, как страсть к разрушению овладевает народом, сынами которого в предшествующие века гордилась европейская цивилизация. Танатос захватил ее саму — он ворвался в ее жизнь. Он доказал, что он есть, что любой цветущий рай он способен за короткий период времени превратить в безжизненную пустыню и диктовать всему миру свои устрашающие условия. «Танатос есть, дорогой учитель, Вы были правы», — сколько раз с такими словами Маренн мысленно обращалась к Фрейду.

Сейчас ей представлялось символичным, что в тот же давний вечер в Вене после дискуссии с учителем, когда она, наполненная предчувствием счастья, спешила в Париж на собственную свадьбу, в пронизанной холодным ветром темной вечерней аллее университетского парка она столкнулась с юношей, лицо которого было залито кровью. Его имя было Отто Скорцени.

Октябрьский холод того вечера не оставлял ее потом в течение многих лет. Как Командор из драмы, пришедший наказать легкомысленного и самоуверенного Дон Жуана, Танатос впервые пахнул на нее тогда ледяным дыханием будущего. Свадьба ее расстроилась. Случайный, инстинктивный порыв подтолкнул сесть в берлинский поезд. Танатос манил, тащил ее к себе. Он не простил ей пренебрежения и наконец предстал перед ней во всей своей ужасающей реальности.

Маренн никогда и ни с кем не обменивалась мнениями о фюрере и о господствующем режиме. Ее уделом стало молчаливое душевное сопротивление тлетворному влиянию бога смерти. Со временем перед ней во всю ширь развернулась достойная сострадания картина трагедии немецкого народа. Она не могла не осознавать, что непосредственные причины этой драмы коренились в итогах Первой мировой войны и экономической ситуации, сложившейся в Германии после подписания Версальского соглашения.

Она прекрасно понимала, что приход нацистов к власти был своего рода уродливой сублимацией комплекса неполноценности и униженности, который стремились при вить немцам в двадцатые годы державы-победительницы.

Нация, которая хотела и могла быть сильной, оказа лась раздавлена репарациями, зажата в тиски экономического кризиса, глубоко уязвлена и оскорблена в своей естественной национальной гордости и стремлении к нормальному равноправному развитию.

Такое положение стало благодатной почвой для развязанной Гитлером и его партией истерии реваншизма. Болезнь одиночек перекинулась на всех, заражая и отравляя и без того больное сознание нации.

Часто сталкиваясь с подобными случаями в клиническом опыте лечения отдельных людей, Маренн впервые наблюдала, как массовый психоз овладевает целым народом, разносясь с невероятной быстротой по стране.

Нацистская эйфория казалась ей сродни бунту в сумасшедшем доме. «Супер-эго» Фрейда — авторитарная совесть — словно сойдя со страниц его исследований, правила свой устрашающий нормального человека бал, черпая неограниченные силы в эмоциях страха перед будущим, в жажде защищенности и преклонения перед новым Спасителем, который легко и быстро, одним взмахом вытянутой в римском приветствии руки, излечит раны, нанесенные войной, вернет утраченное достоинство, избавит от голода, исцелит душу…

Маренн с горечью думала о том, что ее приемный отец, маршал Фош, был одним из тех, кто, сам того не подозревая, стоял у истоков разыгравшейся драмы. Именно он в 1918 году в Компьене продиктовал немцам унизительные условия капитуляции, повергшие страну в хаос. Поэтому ей виделась своеобразная логика в том, что судьба привела ее в Германию именно в это страшное, критическое для страны время, чтобы не щадя себя она врачевала теперь раны этого народа, замаливая грехи отца, в надежде, что спасенные ею люди когда-нибудь положат начало новой, счастливой жизни этой многострадальной нации.

Маренн жалела и понимала немцев. Хорошо зная, как уродует сознание человека авторитарный идеал, она не сомневалась, что люди, уверовавшие в Гитлера и совершавшие по его указке самые отвратительные, бесчеловечные поступки, были уверены, что ведут себя согласно совести, своей совести.

Было очевидно, что во главе нацистского государства стояли личности, едва ли не каждая из которых представляла интерес для психиатра. Почти все нацистские бонзы в той или иной степени имели неполноценность с психической или физической точки зрения, что также отражалось в конечном итоге на их психологии.

Судьба каждого из них в начале пути была искорежена последствиями Первой мировой войны. Отсюда — маниакальные всплески темперамента у Гейдриха, гомосексуальные наклонности Рема, Геринг с его пристрастим к морфию и неоднократным лечением в клинике для душевнобольных, колченогий и сексуально неуравновешенный Геббельс, Борман, возведший супружескую неверность в один из принципов служения партии, внешне спокойный и невозмутимый Гиммлер с откровенно шизотимическим эмоциональным складом и честолюбивыми садистскими наклонностями.

Весь этот ряд, который можно было бы продолжить бесконечно, являлся зеркальным отражением психологического состояния нации в масштабах страны. Садизм и агрессия как способ самоутверждения за счет других стали типичным проявлением подточившего сознание людей комплекса неполноценности. В них поселилось равнодушие, как патологическое состояние шизоидального характера, равнодушие даже к собственному народу, к самим себе.

Цепляясь за жизнь и ее блага, они не любили жизнь. Смерть, разрушение и упадок подсознательно влекли их больше, чем приумножение и развитие бытия. Душить, подавлять, уничтожать все цветущее и живое — вот что приносило им истинное удовлетворение, они как бы мстили жизни за все, что она им в свое время, по их мнению, недодала. Конечно, такое восприятие действительности, с точки зрения Маренн, являлось настоящим извращением, заставляющим этих людей, а вместе с ними и ведомую ими нацию, стремиться к разрушению.

Безусловно, личность Гитлера привлекала особое внимание и стояла особняком. Единственным человеком в Третьем рейхе, с которым Маренн когда бы то ни было откровенно говорила о фюрере и фашизме, был Вальтер Шелленберг.

Как-то прогуливаясь с ней по лесу в окрестностях Гедесберга, подальше от виллы, где могли быть установлены прослушивающие устройства, бригадефюрер признался ей, что уже в конце 1942 года пытался привлечь Гиммлера к поддержке тайного плана заключения сепаратного мира с Западом ценой, если это будет необходимо, отстранения Гитлера от власти.

Один из представителей Гиммлера даже встречался в Стокгольме с английскими и американскими посланцами с целью организовать мирные переговоры, а затем отправился в Берн для личной встречи с помощником Аллена Даллеса, представителя Управления стратегических служб США в Швейцарии. Но информация о заговоре дошла до Гитлера.

Вызванный к фюреру, Гиммлер поклялся в своей невиновности и беззаветной преданности. Однако Шелленберг продолжал контакты с американскими военными — на свой страх и риск, — в надежде достигнуть компромисса и спасти Германию от разгрома.

Вальтер знал Гитлера лично, работал с ним, и ему были известны многочисленные подробности повседневной жизни вождя. Шелленберг считал фюрера человеком, познания которого одновременно поражали полнотой, оставаясь при том целиком дилетантскими.