— Говорите, он вел себя возмутительно высокомерно? — насмешливо спросил Кальтенбруннер Мюллера. — Ничего, посмотрим, что он запоет перед виселицей, этот говнюк… — посасывая сигару, Мюллер молча кивнул. Летели секунды, лента крутилась, но ничего, кроме шуршания и какого-то подозрительного шороха, с нее не доносилось. Кальтенбруннер с удивлением взглянул на Мюллера.

— Мне кажется, она пустая? — неуверенно спросил он.

Мюллер бросил сигару в пепельницу. Быстро прокрутил ленту до конца. В самом деле — ничего. Потом снял бобину, посмотрел ленту на свет.

— Она стерва, — коротко и жестко сказал он. — Стерва! — и вызвал адъютанта.

Как и предполагала, Маренн не доехала до ведомства Шелленберга. Перед самым поворотом на Беркаерштрассе она заметила в зеркало выскочившую из-за угла черную гестаповскую машину. Еще не видя номеров, она поняла, что это гестаповцы, потому что водитель уверенно, вопреки всем правилам, въехал на скорости на тротуар и, разгоняя сигналом встречный транспорт, — благо движение ночью вялое, — влетел на перекресток и перегородил Маренн путь, вынудив остановиться. Двое эсэсовцев, один офицер-оберштурмфюрер, вышли из машины и быстро подошли к автомобилю Маренн. Она опустила стекло.

— В чем дело? — спросила недовольно.

Офицер отдал честь.

— Фрау Сэтерлэнд?

— Да.

— Предъявите документы, — потребовал он.

— С какой стати? — недоуменно пожала плечами Маренн. — Вы кто? Дорожная полиция?

— Служба безопасности. Четвертое управление, — сухо представился оберштурмфюрер.

— А что случилось? — Маренн нехотя показала ему удостоверение.

— Обергруппенфюрер Мюллер требует, чтобы Вы немедленно явились к нему, — заявил офицер, едва взглянув на документ: он прекрасно знал, кого ему было поручено привезти к шефу. — Прошу Вас следовать за мной, — резким движением он распахнул дверцу автомобиля.

— Требует? — Маренн не торопилась выходить. — По господин обергруппенфюрер не имеет полномочий что-либо требовать от меня — он не мой начальник, — возразила она.

— Фрау Сэтерлэнд. Я не намерен обсуждать полномочия господина обергруппенфюрера. И не буду повторять, — офицер многообещающе положил руку на кобуру. Маренн поняла, что пререкаться дальше опасно и бессмысленно.

— А как же моя машина? — спросила она, выходя.

— Ее доставят в Управление, — ответил офицер, знаком приказывая солдату отогнать «мерседес».

— Я, случайно, не арестована? — как бы невзначай поинтересовалась Маренн, усаживаясь в гестаповскую машину. Офицер демонстративно промолчал. Он сел на заднее сиденье рядом с ней и коротко скомандовал шоферу:

— Принцальбрехтштрассе.

Заурчал мотор. Тронувшись с места, машина развернулась и быстро поехала по затемненным берлинским улицам в обратном направлении — к штаб-квартире гестапо.

* * *

Разъяренный Кальтенбруннер смотрел на Маренн подобно змее, жаждущей проглотить свою жертву. Его длинные руки с короткими толстыми пальцами уперлись в стол. Он весь подался вперед. Толстая шея, образующая прямую линию с затылком, побагровела от гнева. Вены на лице напряглись так, что казалось, они вот-вот лопнут.

За спиной шефа нервно переминался Мюллер. Шеф гестапо был возбужден, но выглядел бледным и утомленным. Когда он встретился взглядом с Маренн, в его глазах она прочла зловещую усмешку.

— Подойдите ближе, фрау Сэтерлэнд, — прошипел Кальтенбруннер. Маренн приблизилась к столу. — Еще ближе, — приказали ей. Она подошла почти вплотную.

— А теперь, — узкие коричневые глазки шефа СД сверлили Маренн острым ненавидящим взглядом, — положите оружие на стол. На мой стол. А также погоны, знаки различия — всё! Снимайте, снимайте сами! Здесь некому Вам помогать! Я должен Вам сообщить, — заявил он официально, — что Вы нарушали присягу и свой служебный долг. Вы предали фюрера и Германию, вступив в сговор с преступниками, и потому будете нести ответственность по всей строгости военного времени. И не надейтесь, что Ваш дорогуша-шеф, между прочим, я знаю, Ваш любовник, — он некрасиво усмехнулся, — спасет Вас и на этот раз. Сейчас ему это не удастся! У нас есть неоспоримые доказательства Вашей измены.

— Я не надеюсь, — спокойно ответила Маренн, отстегивая ремень с кобурой и кладя его на стол перед Кальтенбруннером. Его лицо было ей противно, но она старалась не отводить взгляд, — хотя меня удивляют Ваши заявления, господин обергруппенфюрер, — заметила она холодно, — особенно мне странно слышать, что Вы обвиняете меня в том, что я нарушила присягу и преступила долг, изменив фюреру и Германии. Вы, верно, запамятовали, что я числюсь до сих пор заключенной в концлагере и никогда не приносила присяги фюреру и Германии. Я выполняю свою работу, как любую из тех, которую я бы выполняла в лагере. Я никогда не заблуждалась насчет своей принадлежности к СС и символизирующих эту принадлежность знаков отличия или различия — как угодно. Мне выдали их, когда я согласилась сотрудничать с Германией на ином, отличном от лагерного режима, поприще.

Это мишура, которую я всегда была готова вернуть в любой момент, — продолжала она неколебимо. — И если Вы сейчас требуете, — пожалуйста, я возвращаю. Маскарад закончен — всё встает на свои места. Германия никогда не была моей Родиной, но для заключенных концлагерей, как я понимаю, такие «тонкости» не принимаются во внимание. У них нет гражданства в рейхе. У них нет долга и присяги. У них нет никаких прав. У них есть только обязанности, одна из которых, причем главнейшая — выполнять приказания надсмотрщиков. Что ж, если я не выполнила приказ — Ваше право решить, как поступить со мной. Однако мой проступок, если я его совершила, отнюдь не повод для высокой патетики и созыва трибунала.

— Хорошенькие у Вас представления, однако, — Кальтенбруннер низко опустил голову и смотрел в стол. — Их вам привили в Вашем Управлении? Форма, за которую пролита кровь многих героев, носить которую честь для каждого немца, не говоря уже о прочих, для Вас — мишура. Служба в СС, гвардии фюрера — маскарад, а командиры, оказывается, надсмотрщики… Хорошо, что не клоуны… Так Вы рассчитываете вернуться в лагерь? — иронически поинтересовался он, закуривая сигару. — Напрасно. Вам «такое веселье» не грозит. В лагерь вернется п будет терпеть там адовы муки, .— я Вам обещаю, мы постараемся, поверьте, — Ваша дочь, — он сделал паузу, давая Маренн возможность полностью осознать весь смысл произнесенного им. — А Вы… О, Ваша участь будет совсем иной. Вы уже ничем и никогда не сможете помочь ей.

Конечно, мы ничего не забыли. И никакой трибунал созываться не будет. Вас убьют как крысу. Да, да, дорогая фрау Сэтерлэнд, так что расстрел или виселица покажутся Вам райской долей.

— В чем Вы меня обвиняете? — выпрямившись, резко спросила Маренн, она не постеснялась перебить Кальтенбруннера. Тот поморщился от ее дерзости.

— Какая Вы смелая… Мюллер, — он обернулся к шефу гестапо. — Включите эту пленку, пусть она послушает. Кажется, память ей изменила, — он произнес со злорадством. — Ничего, мы напомним. Кстати, этот Ваш подопечный, генерал фон Корндорф, он уже расстрелян. Нарядом самых достойных молодых членов нашей партии и СС — ему оказана большая честь — в основном офицеры из подразделения его сына. Командовал же расстрелом, к Вашему сведению, сам штандартенфюрер фон Корндорф.