ему изменило. Их род понес ужасную потерю – Грим был третьим сыном Хельги, которого отцу пришлось пережить! – и чем дальше, тем сильнее она будет сказываться.

Брюнхильд тихо прошла к своему концу стола и поставила кувшин, но не села, а осталась стоять так, чтобы хорошо видеть Амунда. Подождут гости без ее забот – все равно сейчас не до еды.

– Случилось две беды, и одна повлекла за собой другую, – начал Амунд. Он все еще держался за чашу, которую наполнила Брюнхильд, но так и не отпил. – Твой сын Грим погиб из-за того, что хазары вероломно нарушили наше соглашение и напали на нас, когда мы этого не ждали.

– Хазары? – Хельги подался к нему. – Не сарацины?

– Нет. Хазары получили ту половину добычи, которую мы обещали им отдать, но этого им показалось мало, и они пожелали захватить все. На реке Итиль, близ города Итиля, мы трижды выдерживали жестокий бой. Первый раз – в полдень, и тогда сильно пострадали дружины твоего родича Олава. У них было убитыми и ранеными до тысячи человек, среди них многие знатные люди – Благомир из Пскова и другие. Второй раз хазары напали на рассвете, тогда я сам встретил и отразил их натиск. Со мной рядом бился Любодан из земли Деревской. Он погиб у меня на глазах, а с ним и почти все его люди.

«Вот почему не вернулись древляне», – отметила про себя Брюнхильд.

– Вечером того же дня наше войско должно было покинуть то злополучное место. Светила полная луна, и Грим-конунг назначил отплытие на первую стражу ночи. Вначале он велел отправляться людям Олава. Потом настал мой черед…

…Хазары и сейчас находились где-то рядом – то есть живые и еще способные напасть, это было известно. О присутствии мертвых хазар, и в весьма большом числе, говорил жуткий запах мертвечины – говорил так громко, что хоть нос затыкай. Многие уже дышали через рукав, и эта вонь гнала русское войско прочь с места злосчастной стоянки не менее, чем опасность нового наскока. Сотни убитых так и лежали в степи, на месте сражения, которое дал им Амунд плеснецкий. В другую сторону оттащили трупы тех хазар и арсиев, кто пал в первой, полуденной битве. Те пролежали под жарким солнцем два дня и представляли такое зрелище, что тошнило даже привычных ко всему варягов-наемников. Раздутые, изрубленные трупы уже совсем не напоминали человеческие тела – это была сплошная груда костей и заскорузлого тряпья. К тому же эта куча гниющей плоти все время шевелилась – по ней скакали черные вороны, оглашая воздух хриплым карканьем; оно царапало ухо, и хотелось потрясти головой, чтобы вытряхнуть его, как песок. Скользили лисы, волоча что-то в пасти, а ночью приходили и степные волки – поджарые, высокие, на длинных лапах, с желтовато-бурым мехом.

– Сами они, овцелюбы эти, кружат, как волки, норовят кусок вырвать, – с ненавистью бросил Грим, вглядываясь в темнеющую степь.

Солнце село, но было еще довольно светло, только овраги были налиты мраком – словно трещины в поверхности земли, откуда глядит жадное Кощное царство. В такой час все в природе клонится к покою, но русы от грядущей ночи покоя не ждали. Они намеревались всю ее провести в дороге – на реке, чтобы к рассвету оставить эти смертоносные поля далеко позади. Уже в сумерках Грим созвал к себе старших бояр на последний совет, чтобы обсудить порядок отхода.

– Здесь они? – хмурясь, спросил Годред сын Альмунда.

Он не выспался и устал, как и все, а на лице его горели два свежих красных шрама от сабельных ударов – на щеке и на скуле, на лбу белела повязка. Тот первый полуденный бой ему пришлось выдержать без шлема, а щитом служил большущий медный кувшин. Повезло еще, что глаза остались целы.

– Все стоят на том же месте, – ответил Грим, который постоянно держал дозоры, наблюдающие за подступами к стану. – Конные и пешие. Упрямые, не уберутся никак.

– Наелись мы уже конины. – Годред презрительно сплюнул. – Валили бы они отсюда подобру-поздорову. Неужто мало им?

Убитых всадников русы выкидывали в степь, сняв с тел все ценное, а погибших коней немедленно разделывали и пускали в котел или обжаривали на углях – никакое мясо для трехтысячного войска не было лишним.

– Вечером последний случай поживиться у них, – заметил Грим. – У меня к тебе дело есть. Вы отплываете первыми…

– Да, мы готовы. – Годред кивнул.

– Возьмите две мои лодьи.

– С добром?

– С ним. Моя доля. Я с берега сойду последним, мне не до того будет, чтобы за добром следить.

– Хорошо. Люди при нем будут?

– Своих я бы лучше при себе оставил. Я вам верю. – Грим хохотнул. – Хватит у вас дренгов еще на тридцать весел?

– Найдем. – Годред осторожно почесал в бороде возле шрама и чуть поморщился.

– Идем, покажу.

Кивнув Амунду, они ушли, за ними потянулись пять или шесть телохранителей. Иные на ходу кривились и прикрывали носы рукавами от вони: передохнуть от нее удавалось, только если ветер дул с реки. Амунд и сам извелся от тоски по свежему воздуху и с нетерпением ждал, когда совсем стемнеет и придет пора отчаливать. У его дружины все было готово – пожитки собраны и сложены в лодьи, люди ждали. Знают ли хазары, что этой ночью русы снимаются с места? Скорее всего, да – у них тоже есть разведчики, а благодаря знанию местности они могут подобраться близко и даже услышать разговоры. Дозорные говорили, что застали лазутчика среди трупов: подполз, видно, в темноте и тоже притворялся трупом. Теперь уже не притворяется…

В наилучшем положении оказывались северные дружины Олава: они отплывут первыми, пока кияне и волынцы будут прикрывать их, и это давало им наибольшие надежды отбыть без потерь. Вторым должен был уйти Амунд: он выдержал с дружиной жестокий бой прошлой ночью и тоже понес потери. Наименее пострадали киевские русы – ближняя дружина Грима, полянские ратники и радимичи, не вступавшие в драку во время первых двух хазарских наскоков. Поэтому, а еще потому, что его обязывал долг старшего вождя всего войска, Грим собирался прикрыть отплытие всех остальных и только потом грузиться самому.

Начали отход вскоре после заката. Костры, ради недостатка топлива, не горели и раньше, поэтому издали, для наблюдателей из степи, исчезновение русов с береговой полосы могло пройти незамеченным. Не стих еще плеск весел сыновей Альмунда, как начали отчаливать первые лодьи волынцев.

И тут со стороны ночной степи полетели стрелы, а за ними к лодьям устремились пешие