– Ты не остановишь их? – с мольбой обратилась к Хельги Венцеслава. – Ведь наши хазары ни в чем не виноваты… А сгубят их – и вовсе торговые люди не поедут…

– Пусть громят. – Хельги покачал головой. – Пока гнев не изольют люди, не успокоятся.

– Пожара бы не было!

– До нас не дойдет.

– Нельзя им мешать! – пояснил сестре хмурый Рагнар. – Людям виноватый нужен. Если князь станет хазар защищать, его обвинят, что он с ними заодно! И что он…

Рагнар прикусил язык и метнул на отца виноватый взгляд. Даже среди своих он не смел высказать вслух мысль, которая пришла многим: как бы кияне не обвинили в гибели своих отроков того, кто послал их в поход, – князя Хельги. Его удача была послана с ними, но победы не принесла. Вздумай он встать на сторону хазарских жителей – окажется в глазах киян заодно с вероломным хаканом. Пусть уж лучше родичи погибших найдут себе врага в здешних хазарах и утолят свою жажду мести.

– А как бы не полезли они на волынцев! – озабоченно сказал Предслав. – Ходят же толки, что и он в Гримовой смерти виноват, без помощи оставил…

– Этот постоит за себя! – бросил Хельги. – У него вон удачи целые возы!

В голосе отца Брюнхильд слышала досаду и неприязнь. Хельги не имел свидетельств, которые позволили бы ему прямо обвинить Амунда в предательстве, но тот, вернувшийся живым и с добычей, когда Грим сгинул со всей дружиной, казался вором, укравшим удачу – ту самую, знаменитую удачу Хельги, которую он посылал с сыном в поход. И если бы толпа пошла на Ратные дома, где обосновались волынцы, Хельги и не пробовал бы ей мешать. У его дочерей глаза были огромными от испуга – возникнет побоище, приведет к сотням жертв, вызовет длительный раздор с землей Бужанской… полгорода выгорит! Несчастье случилось далеко отсюда, за несколько месяцев пути, однако Лихо приехало на плечах вернувшихся, запустило когти и в киевские горы. Хельги, хоть и владел собой лучше, чем простая чадь, тоже жаждал облегчить душу местью – тем, кто был причастен к его беде. Тем, кто оказался под рукой…

Погром шел весь вечер, и немногие обитатели Козар сумели уйти живыми и невредимыми. Дворы и добро не спас никто. Ошалевшие кияне вынесли все, что можно, даже ворота и двери кое-где сняли. Потянуло дымом, и в темноте наступившей ночи еще долго было видно, как догорают хазарские дворы. К счастью, Козары располагались на отшибе, отделенные от прочих улиц оврагами и ручьями, и на Подол с его пристанями, мастерскими, клетями и судами огонь не перекинулся.

Ночью пошел дождь и загасил догорающие головни. Наутро князь вызвал к себе старейшин, замеченных на вчерашнем погроме, и велел отрядить людей собирать трупы – иначе уже завтра по всему городу, на горах и на Подоле, будет нечем дышать. По слухам, псы таскали по улицам куски тел. Частью тела остались в сгоревших дворах, но на улице и в окрестностях еще лежали десятки их. Земля была усеяна разными обломками, черепками, драным тряпьем, кровавыми пятнами. Причем кровь была не только хазарская: вчера случилось немало драк за добычу, особенно с богатых торговых дворов, так что среди киян имелись убитые. Несколько старейшин с утра явились к князю жаловаться, но Хельги их не принял, велев сказать: когда идут на рать, виноватых в увечьях не ищут.

* * *

В полдень небо оставалось глухо закрыто серыми тучами, но князь тем не менее отправился на Святую гору. За ним вели рыжего бычка, а следом шла почти вся дружина и многие бояре. Хельги и его родичи ехали верхом, в том числе жена и дочери. На подъезде к Святой горе Брюнхильд глянула вперед, на ждущую у подножия хмурую толпу, – и у нее екнуло сердце.

– Ой, вон он! – тут же охнула рядом с ней Венцеслава. – Смотри! Ётун здесь!

– Он-то чего притащился? – буркнул Рагнар. – Наши все злы на него, как бы опять избоища не случилось.

– Отец не позволит, – сухо сказала Брюнхильд. – Княгиня ему рог подала, он нам дары поднес – он наш гость.

– В вир на дно такого гостя![29]

У подножия горы, там, где взвоз начинал подниматься по склону, ждали перед любопытной и настороженной толпой несколько десятков человек, в которых легко было признать волынцев. Особенно благодаря тому, что впереди всех стоял Амунд плеснецкий – скрестив руки на груди и расставив ноги, с видом уверенным и повелительным. Высокий рост, темно-русые волосы и борода, длинное, грубовато вырубленное лицо придавали ему сходство с идолом из потемневшего дуба, что высится над толпой. Тревожного гула киян он словно не замечал. На плечевой перевязи у него висел огромный, как весло для челна, меч по прозвищу Ётун, у хирдманов тоже имелись топоры за поясом, а у старших – мечи, но никакого иного снаряжения волынцы не взяли, что было довольно смело с их стороны. Кияне, отчасти успокоенные вчерашней расправой с хазарами, и на волынцев посматривали враждебно, но нападать, несмотря на преимущество в числе, не спешили. На всех, до последнего холопа, подействовала мысль о потере княжеской удачи, а ее простой дракой не вернуть.

Когда князь подъехал, Амунд сделал шаг к нему. На нем был синий кафтан – цвета богатства и одновременно скорби, – длинные русые волосы и борода тщательно расчесаны, на груди звенела железная гривна, увешанная серебряными и золотыми перстнями. У него-то не было причин одеваться «в печаль», но он позаботился не оскорбить хозяев чрезмерной роскошью одежды.

– Будь жив, Хельги! Я слышал, ты намерен принести жертвы. Позволь мне сделать это с тобой. Я тоже купил бычка и хочу поблагодарить богов за то, что хранят меня и моих людей.

От звука его голоса у Брюнхильд поджалось что-то в животе, от вида его лица перехватывало дух и лопатки сами собой сводило. Все вокруг нее были встревожены, опечалены, раздосадованы, и серое небо давило на душу, будто навек отрезало землю Русскую от солнца. Явное горе отца, его сознание своего бессилия ранили Брюнхильд, привыкшую считать Хельги всемогущим. Амунд же, чужак, был будто житель другого мира – уверенный в рядах обозленной толпы, спокойный среди горестных воплей, готовый пройти через угрозы и опасности, не сбавляя шага, как сквозь бессильные тени.

Хельги придержал коня, но с ответом помедлил. Амунду и его людям до настоящего возвращения домой было еще далеко: чтобы попасть в Плеснеск, им предстояло миновать