«взгляда изгоев». Если более чем одна группа может быть признана историей изгоями, что же происходит, когда их требования несовместимы? Похвала Сартра насилию содержит и более серьезный парадокс: кто может быть более «изгоем», чем жертва любого насильственного нападения, независимо от его мотивации или контекста?

Сартр осознавал, что в основе его интереса к насилию лежат сложные личные порывы. Он проследил это в своем детском опыте травли: дело было в решении принять агрессию обидчиков как часть самого себя. В беседе с де Бовуар в 1974 году он рассказал, что никогда не забывал о насилии, которое познал в школе в Ла-Рошели. Он считал, что это даже повлияло на его склонность ставить дружбу под удар: «С тех пор у меня никогда не было мягких отношений с друзьями». Можно подозревать, что это также подпитывало его жажду крайностей во всем.

В случае антиколониального насилия, или насилия против белых, его собственный народ неявно оказывался в роли жертвы, но это лишь заслуживало аплодисментов. Он получал удовлетворение от смены перспективы, представляя себя стоящим под шквалом чужого праведного гнева. Де Бовуар аналогично праздновала новости о восстаниях против колониальных сил Франции по всему миру, испытывая восторг от антиколониальных атак в Индокитае в 1950-х годах. Конечно, это был вопрос политической убежденности, но реакция де Бовуар кажется скорее чувственной, чем рациональной. Это было непростое эмоциональное состояние для человека, чья собственная страна была оккупирована и угнетена всего десятью годами ранее. Действительно, когда в 1954 году началась Алжирская война, она заметила, что при виде французской униформы на публике испытывала такое же беспокойство, как и при виде немецкой — за исключением того, что теперь ответственность была уже на ней. «Я француженка», — говорила она себе и чувствовала себя так, словно признавалась в своем уродстве.

Период борьбы Алжира за независимость, 1954–1962 годы, был травмирующим и принес ужасные страдания. Кровопролитие дошло до Парижа, когда в самом центре города убили демонстрантов, выступавших за свободу. Французские пытки и казни гражданских лиц в Алжире вызвали всеобщее возмущение. Камю был предан своей матери, но он также выступал против злоупотреблений властей. Сартр и де Бовуар были более последовательны в своей поддержке алжирского освободительного движения; они вели активную кампанию, и оба написали красноречивые отклики на книги замученных алжирцев и о них. Сартр написал в своем предисловии к книге Анри Аллега «Допрос»: «Любой человек в любое время может в равной степени оказаться жертвой или палачом» — аллюзия на более раннее эссе Камю «Ни жертвы, ни палачи». Если бы Сартр и де Бовуар еще не рассорились с Камю, они могли бы сделать это из-за ситуации в Алжире.

Можно было бы обвинить Сартра и де Бовуар в том, что они поддерживают насилие, находясь в безопасности, но на этот раз их позиция вовсе не была безопасной. Как и в 1947 году, Сартру угрожали смертью. В октябре 1960 года 10 000 ветеранов французской армии вышли на демонстрацию против независимости, выкрикивая среди прочих лозунгов: «Расстреляйте Сартра!» Когда он подписал нелегальную петицию, призывающую французских солдат не подчиняться приказам, с которыми они были не согласны, ему стали грозить судебное разбирательство и тюрьма, пока президент Шарль де Голль (по слухам) не исключил эту возможность, заметив: «Франция Вольтеров не сажает». Наконец, 7 января 1962 года кто-то всерьез воспринял подстрекательства к убийству. На улице Бонапарта, 42, где Сартр жил со своей матерью, в квартире над их домом была заложена бомба. Взрыв повредил оба этажа и сорвал двери с петель; по счастливой случайности никто не пострадал. Камю опасался за свою мать в Алжире, но теперь опасность грозила матери Сартра. Он переехал в новую квартиру на бульваре Распай, 222, сняв для матери отдельную квартиру неподалеку. Сартр теперь был ближе к месту, где жила де Бовуар, и дальше от своих старых, хорошо известных мест в Сен-Жермен-де-Пре, где его было легко достать.

Сартр не остановил свою кампанию после взрыва: он и де Бовуар продолжали выступать на демонстрациях, писать статьи и давать показания в поддержку тех, кого обвиняли в террористической деятельности. По словам Клода Ланцмана, они вставали посреди ночи, чтобы сделать отчаянные телефонные звонки, добиваясь освобождения алжирцев, которых должны были казнить. В 1964 году Сартр отказался от Нобелевской премии по литературе, заявив, что не хочет поступаться своей независимостью и что сожалеет о тенденции комитета присуждать премию только западным писателям или антикоммунистическим эмигрантам, игнорируя революционных писателей из развивающихся стран.

По сути, когда Сартру предложили премию, он мысленно обратился к «взглядам изгоев», подобно тому как Хайдеггер обратился к мудрости соседского «крестьянина» из Тодтнауберга, когда ему предложили работу в Берлине в 1934 году. В истории Хайдеггера его сосед молча покачал головой. По мысли Сартра, изгои аналогичным образом убедительно покачали головой. Но отказ Хайдеггера был связан с отступлением и уходом от мирских сложностей. Отказ Сартра был ответом на требования несправедливого отношения к человеку — и он как никогда тесно связал его с жизнью других людей.

Задолго до Сартра другие писали о роли «взгляда» в расизме. В 1903 году Уильям Эдуард Бёркхардт Дюбуа в книге «Души черного народа» размышлял о «двойном сознании чернокожих людей, об ощущении того, что они всегда смотрят на себя глазами других, измеряют свою душу по меркам мира, который смотрит на них с веселым презрением и жалостью». Более поздние чернокожие американские писатели также исследовали гегельянскую борьбу за контроль над перспективами. В 1953 году Джеймс Болдуин рассказал о посещении швейцарской деревушки, где никто раньше не видел чернокожего человека и где на него изумленно таращились. Он размышлял о том, что теоретически он должен был бы чувствовать себя так же, как первые белые исследователи в африканских деревнях, принимая пристальные взгляды как дань уважения своей удивительности. Как и те исследователи, он был более искушенным и больше путешествовал, чем местные жители. Но вместо этого он чувствовал себя униженным и не в своей тарелке.

Будучи чернокожим геем, Болдуин пережил годы двойной маргинализации в Соединенных Штатах, где расовые различия были институционализированы, а гомосексуальность и вовсе была вне закона. (Первым штатом, декриминализировавшим ее, стал Иллинойс в 1962 г.) В течение многих лет он жил во Франции — и там присоединился к своему коллеге-писателю Ричарду Райту, который уже обосновался в Париже.

После знакомства с экзистенциалистами в 1940-х годах Райт стал еще большим франкофилом и еще большим экзистенциалистом, чем когда-либо. В 1952 году он закончил роман «Аутсайдер», историю о беспокойном человеке по имени Кросс Дэймон,