Кризис в отношениях с Сартром совпал с более серьезной травмой в жизни Мерло-Понти: в декабре 1953 года умерла его мать. Выросший без отца и вынужденный защищать мать от сплетен, он стал чрезвычайно близок к ней. Как позже признал Сартр, она была источником счастливого детства, которое так изменило жизнь Мерло-Понти; ее смерть означала для него потерю связи с этим золотым веком. Вскоре после этого, вспоминал Сартр, Мерло-Понти встретил де Бовуар и сказал ей, «небрежно, с той грустной веселостью, которая скрывала его самые искренние моменты: “Я уже полутруп”». Разрыв с Сартром был менее значительным, чем эта тяжелая утрата, но он произошел в неудачное время и лишил его рутины и чувства миссии, которые привнесла в его жизнь работа в Les Temps modernes.

Сартр, похоже, тоже был расстроен разрывом больше, чем показывал. Он слишком бурно отреагировал, утверждая, что вся история Мерло-Понти в Les Temps modernes была предательством. Он считал, что его соредактор намеренно держался в тени, не подписывался под редакционными заявлениями, чтобы не связывать себя какими-то определенными обязательствами. Мерло-Понти был таким же начальником, как и он сам, но оставался «легким и свободным, как воздух», — ворчал Сартр. Если ему что-то не нравилось, он мог уйти. В целом Мерло-Понти разрешал конфликты путем поиска «живого согласия», а не путем авторитета. Эти жалобы кажутся странными, но весьма типичными в адрес Мерло-Понти, который был столь любезен и так чертовски неуловим.

В 1955 году Мерло-Понти изложил свой окончательный отказ от коммунистической идеологии в книге под названием «Приключения диалектики». В ней сочеталась критика Дьердя Лукача и других марксистских теоретиков с длинной главой «Сартр и ультрабольшевизм», в которой последние политические труды Сартра осуждались за непоследовательность и непрактичность. Де Бовуар в ответ опубликовала эссе с нападками на Мерло-Понти, утверждая, что он неправильно понял некоторые аспекты мысли Сартра. Ее старая дружба с ним теперь также угасла. Но гнев Сартра и де Бовуар был ничто по сравнению с потоком реальной критики с левого фланга, которая обрушилась на голову Мерло-Понти со стороны преданных сторонников партии в ответ на его книгу. Группа коммунистических интеллектуалов организовала 29 ноября 1955 года собрание, полностью посвященное выступлениям против Мерло-Понти. В нем участвовали студенты, прозвучали обличения Анри Лефевра и других. Все они были собраны и опубликованы в 1956 году под названием, обыгрывающим его собственное: Mésaventures de l’anti-marxisme: les malheurs de M. Merleau-Ponty («Злоключения антимарксизма. Несчастья Мерло-Понти»).

Вскоре после этого Мерло-Понти и Сартр оказались вместе на конференции писателей в Венеции, организованной Европейским культурным обществом, — той самой, на которой Сартр сказал Спендеру, что он готов вынести несправедливое тюремное заключение, чтобы спасти коммунистическое государство. На конференции собрались писатели с обеих сторон железного занавеса, чтобы обсудить последние события в Советском Союзе, который вступал в период послесталинской «оттепели» при Хрущеве, а также вопрос о долге писателя быть политически ангажированным. Это была та самая тема, из-за которой Мерло-Понти и Сартр рассорились. Полагая, что они будут рады видеть друг друга, организаторы поставили их рядом на трибуне. Сартр покраснел, увидев карточку с именем рядом со своей, но все обошлось: «Кто-то выступал, он подошел ко мне сзади, на цыпочках, слегка коснулся моего плеча, и когда я обернулся, он улыбнулся мне». Во время конференции у них были и другие непринужденные моменты: Сартр вспоминал, как они обменивались веселыми взглядами по поводу английского делегата — вполне вероятно, Спендера, который непочтительно отзывался об ангажированной литературе. Но одна улыбка уже не могла возродить дружбу.

Оба философа уже далеко отошли от позиций, занимаемых ими в 1945 и 1946 годах, когда они разделяли схожие взгляды на необходимость пачкаться и принимать «трудные» решения, касающиеся жизни других людей. Они пересеклись и разошлись в разные стороны — еще один икс. Сартр прошел через период сомнений, затем вышел из него радикально настроенным и готовым рисковать жизнью ради идеального государства. Мерло-Понти глубоко погрузился в коммунистическую идеологию, а затем отказался от нее в пользу убеждения, что человеческая жизнь никогда не может быть принудительно подогнана под черты идеала. Он, как сам выразился, пробудился. Когда коммунистическая «ностальгия» изгнана, говорил он, «человек оставляет грезы, и все снова становится интересным и новым». В лекции в Коллеж де Франс он также говорил о философах как о людях, которые бодрствуют, пока другие спят.

Конечно, Сартр считал себя бодрствующим. Позже он подвел итог их разногласиям, сказав: «Я думал, что в то время, как я остаюсь верен его мысли 1945 года [то есть коммунистическому периоду Мерло-Понти], он от нее отказывается. Он думал, что остается верен себе, а я предаю его».

Это не только удивительно честное изображение того, что их разделяло, но и отголоски более раннего, совершенно другого раскола: того, который произошел между Эдмундом Гуссерлем и Мартином Хайдеггером в конце 1920-х годов. Каждый из них тоже думал, что плывет на новую и более захватывающую территорию, оставляя другого позади, потерянным, введенным в заблуждение или сбитым с толку.

Во время этих баталий де Бовуар вела записи со свойственным ей духом неустанного наблюдения и размышления. В 1954 году она превратила эти записи в «Мандарины»[79], эпический роман, в котором прослеживаются события и эмоции от конца войны и страха перед бомбой до обсуждения советских лагерей и судебных процессов, плюсов и минусов политической приверженности, любовных отношений и драк. Она подправила несколько деталей, иногда заставляя своих друзей казаться мудрее и прозорливее, чем они были на самом деле, но все это выросло в объемный и удивительно приятный портрет эпохи и среды. За эту работу она получила Гонкуровскую премию. На гонорары от продаж купила квартиру на улице Виктора Шельшера рядом с кладбищем Монпарнас. Это значило, что теперь она жила довольно далеко от Сартра, который продолжал жить со своей матерью над баром «Наполеон». Но чаще всего она прогуливалась в район Сен-Жермен-де-Пре, вероятно, предпочитая маршрут через Люксембургский сад, полный деревьев, чтобы увидеться с друзьями и работать бок о бок с Сартром, как они всегда это делали.

Вместе с ней в квартиру на Монпарнасе переехал новый любовник, Клод Ланцман. Ее покорили его страстные убеждения и твердое понимание того, кто он есть: она писала, что, чтобы определить себя, «он прежде всего сказал: “Я еврей”». Сартр в свое время критиковал такое твердое заявление о своей идентичности как акт недобросовестности, поскольку оно подразумевает представление себя как фиксированного «я», а