– Александр Борисович, – сказал он, – у меня для вас плохая новость.

– Мы потеряли Радзымин?

– Нет, с этим все в порядке, город полностью в наших руках, мы переломили фронт и преследуем поляков. Речь идет о вашей жене…

Самарин согнулся пополам, словно его ударили в живот, какая-то холодная стальная лапа сжала его сердце.

– Что с Анной? – выдавил он.

– Минуту назад звонил юнкер Анвельт. Атаковали вашу квартиру. К счастью, охрана отразила нападение, но Анна Петровна была ранена. Я уже отправил аварийный взвод, но…

Самарин не стал ждать, пока генерал закончит, и кинулся бежать. Он слышал за спиной топот тяжелых солдатских сапог, похоже, Брусилов отправил кого-то за ним. Он выскочил на улицу и беспомощно выругался – машина исчезла вместе с водителем.

– Подождите! Через минуту тут будут казаки, на коне будет быстрей, чем на автомобиле.

Самарин оглянулся: Таубе.

– Я сдеру с него шкуру! – прошипел он. – Он должен был ждать меня перед дворцом!

Полковник положил ему руку на плечо.

– Ничего серьезного, я имею в виду ранение вашей жены, – сказал он. – Анвельт повторил это несколько раз. Он…

Внезапный топот ознаменовал прибытие казаков, командир соскочил с коня на полном ходу, словно цирковой артист.

– Есаул Воронченко, – коротко представился он.

– Коня! – закричал Самарин.

Воронченко махнул рукой – и один солдат подвел к нему черного скакуна и придержал стремя.

– За мной! – рявкнул генерал.

Они кинулись вперед, к счастью, улицы были почти пустыми, одинокие прохожие отскакивали в сторону, кто-то кричал, кто-то захлопывал ставни.

Окрестности вокзала были окружены солдатами, но, завидев Самарина, они сразу же расступались. Генерал спрыгнул с коня, словно ему было двадцать, остановился на секунду и удивленно заморгал. Фасад здания был закопченным, исчезли окна, а мостовую покрывали хлопья сажи.

Из ворот вышел Матушкин, поддерживая хромающего Анвельта. На лице юнкера были видны только глаза, а остальное закрывали бинты.

– Что тут, к чертям, случилось?!

– Магия, что же еще? – хмуро ответил Матушкин. – Чертовая…

– Дорогой!

Внезапно на улицу выбежала Анна и кинулась к мужу. На правой щеке и шее у нее были ожоги, офицер ощутил запах мази.

– Как ты? – неистово бормотал он.

– Мелочи, господин Анвельт спас меня.

– Он отпихнул ее и закрыл собой, – пояснил Матушкин. – Ему хорошо досталось.

Лишь сейчас Самарин заметил, что у парня не только лицо в бинтах, но и от мундира остались обгоревшие лохмотья.

– Поляки? – процедил он сквозь зубы.

– А я знаю? Сам посмотри. – Матушкин указал на лежащие на тротуаре трупы.

Самарин подошел ближе, Анна отвернулась, но не отпустила руку мужа.

– Не смотри на это, – нежно произнес он.

– Не смотрю!

Трупы были сожжены, словно их вытащили из погребального костра, но на груди одного из убитых можно было разглядеть: DVN.

– Dominus vitae necisque?[17]

– А ты как думаешь? – буркнул Матушкин.

– Ну что же, когда возьмем Варшаву, надо будет поговорить кое с кем на эту тему, – враждебно произнес Самарин. – А особенно с одним алхимиком.

– Ты спятил?!

– Ох, я знаю, что Олаф этого не делал, но он точно будет знать, откуда ветер дует. Он всегда слишком много знает.

– Жаль, что парень не сдержался, теперь нечего осматривать.

Самарин посмотрел на юнкера, потом перевел взгляд на трупы. Некоторые были настолько обуглены, что распадались на глазах.

– Думаю, нам известно достаточно, – буркнул он. – Хорошая работа, юнкер Анвельт! А остальное мы узнаем в Варшаве.

Матушкин кивнул в ответ.

– Уже скоро, – сказал он.

Порыв ветра принес шум канонады, унося с улицы смрад паленого мяса.

– Скоро, – повторил генерал.

Рудницкий точным, ритмичным движением запястья стряхнул каплю золотистой жидкости в глазницу пациента. А скорее в то, что еще несколько часов назад было глазницей. Раненый взвыл нечеловеческим голосом и вытянулся на операционном столе, натягивая до предела толстые кожаные ремни. Двое санитаров кинулись к нему, чтобы обездвижить.

– Дайте ему немного морфия, – распорядился Рудницкий.

Все лицо пациента было покрыто марлей, пропитавшейся кровью и сукровицей, – результат действий российских адептов. Они с удовольствием использовали слова силы, связанные со стихией огня.

Алхимик повернулся, услышав энергичные шаги, и с удивлением заморгал, глядя на Сташека Велецкого.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он. – Что с тобой случилось?

В последний раз они виделись два года назад в варшавской цитадели. После отхода россиян Рудницкий часто задавался вопросом, какая судьба ждала помилованных царем убийц, но лишь из-за матери Сташека, которую регулярно навещал.

– Может, снаружи поговорим? – предложил Велецкий. – Я не хотел бы беспокоить раненых, ну и тебе не помешает немного отдохнуть.

Алхимик расправил плечи, прогнулся так, что что-то хрустнуло в позвоночнике.

– Что правда, то правда, – подтвердил он. – Я не спал со вчерашнего дня. Видимо, наши позиции не преодолеть, – добавил он язвительно.

Велецкий не ответил на провокацию, похоже, он перерос детские приступы гнева.

– Ситуация изменилась, – сухо сказал он, когда они вышли на улицу. – Но об этом мы поговорим по дороге.

Словно вторя его словам, перед госпиталем остановился автомобиль.

– Ты с ума сошел? Я нужен тут!

– Кое-где ты нужней! – сказал Велецкий. – Садись.

Из автомобиля выскочили двое мужчин, один из них красноречивым жестом открыл дверцу. Не возникало сомнений, почему они прибыли. Алхимик выругался, у него не было при себе ни оружия, ни бутылочки с гомункулусом. В охраняемом военными госпитале он чувствовал себя в безопасности.

– Тут везде патрули, – сказал он, стараясь сдержать дрожь в голосе. – Достаточно мне крикнуть, и…

– Это ничего не изменит, – перебил его Велецкий. – В лучшем случае погибнет несколько невинных охранников. Садись! – повторил он.

Рудницкий на мгновение задумался о сопротивлении, но все же занял место на заднем сиденье. Драка могла привлечь охрану, а он не хотел быть свидетелем очередных смертей.