— Почему же они приходили ко мне? — возразил Бенедиктов. — Рита говорит, они интересовались тремя железными коробками. Откуда три? В одной нож, в другой, как вы говорите, они нашли эту рукопись, а что еще за третья?

— Это моя забота, Анатолий Петрович. Вы занимайтесь своим делом.

— Я-то занимаюсь делом, а вы…

— Перестаньте, — прервал его Опрятин. — Мы не одни.

Плавно покачиваясь, бежала моторка по сине-зеленому осеннему, прохладному морю. Ветер струился навстречу. Опрятин плотнее запахнул непромокаемый плащ. Бенедиктов чиркал спичками; они гасли на ветру, он сердился и бросал их в воду.

Вот и остров. Моторка вошла в маленькую бухточку с пологим берегом. Заглушив мотор, Вова ловко выпрыгнул на мокрый песок и обмотал фалинь вокруг компрессорной трубы, которую он вбил в грунт еще в один из первых рейсов.

Этот неуютный необитаемый островок и был экспериментальной базой восьмой лаборатории.

Два месяца назад тупоносая самоходная баржа вылезла плоским брюхом на песчаный берег. Ее передняя стенка откинулась и превратилась в сходню. Морские ужи и черепахи, составлявшие население острова, оторопело смотрели, как из темного нутра самоходки с лязгом и грохотом выползали на берег трактор и гусеничный кран.

Со времен войны на острове остался старый дот. Теперь Спецстрой по заказу Института физики моря переоборудовал это приземистое бетонное сооружение под опытную установку конденсации облаков.

Бенедиктов и Опрятин поднялись на невысокий глинистый обрыв и скрылись в бывшем доте. Вова остался внизу. Он походил взад и вперед по песку, разминая ноги, потом сел на камень и задумался.

А задуматься было о чем. Вот уже два месяца он «вкалывает», как никогда раньше, номерок на табель вешает, а толку? Где ножик, ради которого он согласился работать лаборантом? Где красивая афиша, на которой он, Вова, изображен в белой чалме, с ножом, торчащим из шеи?..

Перед дружками совестно. Приходят, смеются: работничек, в науку ударился. Кончай, говорят, лямку тянуть.

Надо кончать. Вот силомер только бы сделать. Занятная будет штука — с кварцевыми пластинами и с этими… тензометрами. Стань на подножку, напряги мышцы — и пожалуйста: прибор силу покажет. Никаких тебе лампочек и звонков — не то что старые уличные силомеры. Наука!..

Ребята из кружка классической борьбы помогают ему с силомером. Хорошие ребята, ничего не скажешь, уважительные. «Владимир Антоныч, Владимир Антоныч»… «Правильно я захват делаю, Владимир Антоныч?» А он им в ответ: «Думать надо! Куда вы ему руку загибаете? Надо в другую сторону! Мы, научные работники, творчески должны подходить…»

Эту фразу Вова слышал на собрании по перевыборам институтского месткома. Она ему очень понравилась…

Тут он рассердился на собственные мысли. Подумаешь, нашел о чем жалеть! Нож — вот что ему нужно. Гастроли с ножиком по районным центрам…

Неподалеку на камень села чайка. Вова свистнул, замахал руками — чайка тяжело взлетела, часто хлопая изогнутыми крыльями.

Вова вскарабкался на обрыв и пошел к доту. Соскочив в траншею, он открыл наклонную стальную дверь и вошел в подземный коридор, заставленный стеллажами с аккумуляторами. Коридор вел в круглое помещение с куполом, где стоял двигатель внутреннего сгорания. Отсюда через узкий проем Вова прошел в каземат.

Здесь было тесно от лабораторного оборудования. Электрокамин светился докрасна раскаленным нихромом. За столом в ярком свете аккумуляторной лампы сидели Опрятин и Бенедиктов.

Опрятин вскинул недовольный взгляд на вошедшего: — В чем дело?

Вова стал посередине каземата — руки в карманах, ватник нараспашку, в глазах непочтительная дерзинка.

— Ножик обещали? Обещали, — сказал он. — Когда готов будет?

Опрятин забарабанил пальцами по столу.

— Вот что, милейший, — сдержанно сказал он, — если будете мне надоедать, вообще не получите ножа. Не видите, что ли, оборудование еще не полностью установлено. Терпение надо иметь.

— Я имею, — вызывающе ответил Вова. — Чересчур даже имею терпение. А только предупреждаю: давайте поскорее.

— Идите, идите, Бугров. Ознакомьтесь получше с силовым агрегатом — вам придется его обслуживать.

Вова сбил кепку на затылок и вышел. Бунт на острове был подавлен.

— Не понимаю, — сказал Бенедиктов, — чего вы нянчитесь с этой гориллой?

— Какая неблагодарность! — Опрятин покачал головой. — Ведь не кто иной, как эта горилла, добывает вам ваше любимое снадобье. — И в знак того, что это шутка, он вытянутой рукой трижды похлопал Бенедиктова по плечу — так, как это сделал бы робот.

Бенедиктов промолчал, только отодвинул подальше свое парусиновое кресло.

— Он прав: надо поскорее, — продолжал Опрятин. — Мы не всегда будем здесь одни. Конденсацией облаков тоже придется заниматься, значит — будут приезжать сотрудники. Конечно, вниз я их пускать не стану, но все же…

— Послушайте, — прервал его Бенедиктов, — давайте говорить начистоту. Мы с нашими опытами зашли в тупик. Я ищу новые пути, работаю двадцать часов в сутки, а вы… То у вас собрание, то совещание, то вы обхаживаете какую-то девчонку…

— Девочку не трогайте, — холодно сказал Опрятин. — Я у нее выведал весьма полезные сведения.

— Оставим это. — Бенедиктов поднял тяжелые веки и посмотрел на физика. — Помните наш первый опыт? Вы изволили назвать его великой минутой. Как вы его оцениваете теперь?

— Я вам уже докладывал. Проявились силы отталкивания. Но проницаемость была. Пусть на мгновение, но была.

— Почему же нам ни разу не удалось снова получить тот результат?

— Очевидно, общая