— А я кушать меньше стану, — пообещал Трифон. — Возьми, Илья Федотович.

— Кушать меньше? — опять рассмеялся боярин. — Это лепо…

Он поправил на макушке тафью и широко перекрестился:

— Пора! Завтра едем. Беги к ярыге, вели повозки собирать и грузить всем, что в амбарах и погребах набралось. Прочий оброк, что смерды подвозить станут, пусть кладет на зиму. Год токмо начался, не пропадет. Боярского сына Андрея упреди, пусть тоже сбирается. Коли татарку свою оставить захочет — пусть в людскую отправляет, неча ей в тереме, словно боярыне, сидеть. Гликерии передай, я велел список приготовить, чего надобно привезть… Хотя нет, к жене я сам схожу. Все, беги.

— А я, батюшка боярин?! — чуть не заскулил холоп.

— И ты собирайся, — разрешил боярин. — И шевелись, солнце уже высоко, а хлопот много.

* * *

В путь двинулись сразу после заутрени, несмотря на мелкий дождик, что моросил с самого утра. Двор, в котором всадники садились в седла, казался непривычно тихим и пустынным. Да оно и неудивительно: все телеги, высокими стопками лежали вдоль стен, лошади, топтались в конюшнях. Чуть ли не вся дворня уже находились за стенами, усаживаясь по телегам. Ради такого случая боярину Умильному пришлось не только поставить в оглобли всех коней, кроме самых дорогих походных скакунов, но и собрать от мала до велика людей, способных держать в руках вожжи: подростков, страдников, их баб, многих дворовых девок. По подсчетам Матяха, обоз составляло никак не менее полутора сотен подвод, груженных мешками с хлебом, соленой свининой и баранами, разрубленными по хребту пополам, копчеными и вялеными курами, бочонками с грибами, квашеной капустой, медом. Впрочем, немало капусты везли и цельными кочанами, вместе с кулями гречи, семечек, ячменя. В обозе даже имелось десять возов с сеном, и Андрей так пока и не понял — на продажу оно предназначено или для коней.

Обняв и поцеловав жену, перекрестив детей, Илья Федотович рывком поднялся в седло, сорвался с места и умчался за ворота, увлекая за собой свиту из пятнадцати холопов и одного боярского сына.

Они скакали практически безоружными. Во всяком случае — с виду. Однако Андрей, за плечами которого полоскался темно-зеленый плащ, почему-то называемый епанчой, одетый в драповые шаровары, шелковую рубаху из камки, вышитую катурлином, в теплую овчинную душегрейку, знал, что у любого из всадников, так же как и у него, в сапоге из толстой темной кожи имеется прочный и длинный нож, а в рукаве или за широким поясом обязательно скрывается кистень. Да еще и у возчиков, почти у всех, либо топор, либо косарь на всякий случай припасен. Встречный ветер легко пронизывал тонкий шелк рубахи, забираясь под душегрейку. Матях начал завидовать одетым в яркие зипуны холопам, но Умильный вскоре придержал коня. Андрей тут же запахнул широкие полы, сделанные из материала, похожего на мягкий войлок, и почти сразу стало тепло.

— Долго нам ехать, Илья Федотович?

— Месяца два, служивый, коли заминок не случится, — ответил боярин, поворачивая коня и глядя, как обоз, словно огромная змея, медленно разворачивается и вытягивается вдоль тракта.

— Ого! Это сколько же здесь верст?

— Сотни четыре. А то и пять, — ответил за хозяина Касьян, также взятый в дорогу ради своего опыта.

— Да, солидно, — кивнул Матях, мысленно прикинув, что на машине смог бы проскочить это расстояние всего за сутки.

— Бог даст, — перекрестился здоровой рукой холоп, — заторов не встретим, морозы не ударят, лошади не отравятся, а лихие люди…

— С лихими людьми справимся, — перебил его боярин, — не каркай. Гляди, народу сколько. Дождь бы унесло, не то разбухнет все.

Но тучи упрямо висели над головами, день за днем с ленцой высыпая мелкую влажную пакость, что проникала за шиворот, лезла в штаны, стекала в сапоги. На привалах, свернув обоз в огромную «улитку», люди распрягали лошадей, задавали им сена, а сами заползали под телеги, на постеленные поверх сырой травы шкуры или мешковину, пили пиво и воду, закусывая либо солониной, либо вяленым мясом, поскольку найти сухие дрова для костров представлялось невозможным.

Лучше всех устроился, естественно, боярин Умильный, которому каждый вечер ставили парусиновую палатку. Впрочем, имея опыт жизни в подобном изобретении человеческого гения, Матях подозревал, что отдых у Ильи Федотовича тоже не сахар. Сам он спасался тем, что в два слоя расстилал под телегой трофейные ковры, раздевался догола, чтобы отдохнуть от сырости, накрывался перьевым одеялом, вынутым из кожаного мешка, и брал к себе под бочок горячую Алсу, замерзнуть рядом с которой было совершенно невозможно.

Впрочем, Андрей заметил, что подобной методикой пользуются многие. Так что, по всей видимости, месяцев через девять в усадьбе и в Рагозах следует ожидать всплеска рождаемости.

На третий день пути обоз свернул с ведущего в Хлынов тракта, полдня шлепал по лужам на узкой лесной дороге, правда, задолго до темноты снова выбрался на торный путь, но теперь уже идущий не к Хлынову, а от него к Нижнему Новгороду. Глубокий брод через Вятку возле крепости Котельницы люди преодолели безропотно — все понимали, что мокрее уже не станут. Однако, пользуясь случаем, Илья Федотович послал в город Трифона — поставить свечу Господу, чтобы смилостивился над путниками и закрыл разверзшееся небо. Молитва подействовала — поутру все увидели, что тучи разошлись и над головами сияет чистое голубое небо. Однако небо это принесло с собой первый морозец. От влажной одежды, из лошадиных ноздрей, изо рта у людей повалил густой пар, и длинная вереница телег стала напоминать деревеньку, в которой затопили сразу все печи.

На десятый день путники переправились через Ветлугу, на двенадцатый — увидели впереди золотые купола и мощные каменные стены Нижнего Новгорода.

Для Андрея, до сего дня посещавшего только Петропавловскую крепость — рафинированную цитадель европейского образца — встреча с настоящим старым русским каменным градом случилась впервые, и он при виде высоченных, с пятиэтажку, коричневых стен от изумления уронил челюсть. Достаточно было одного взгляда на эти незыблемые громады, на монументальные прямоугольные бастионы, со стороной метров пятьдесят, со множеством бойниц, из которых зловеще выглядывали пушечные стволы, чтобы понять: штурмы крепостей с помощью лестниц есть не что иное, как бред плохо образованных кинорежиссеров. Потому что соорудить лестницу нужной высоты просто невозможно. А если и исхитришься срубить нечто подходящее — то к такой стене ее будет не поднять. И даже если лестница поднята, ни один здравомыслящий человек на нее не полезет, пускай никто в городе и не собирается оказывать сопротивления. А если кто-то на стенах еще и отбиваться вздумает…

— Боярин Андрей, — неожиданно осадил коня Илья Федотович. — Да ты только посмотри, кто там впереди тащится! А ну, давай-ка нагоним…

Поначалу Матях не понял, о чем идет речь — тракт от Нижнего Новгорода отнюдь не пустовал. Устланная мелким щебнем вперемешку с рыжеватым речным песком и тщательно утрамбованная дорога имела в ширину не менее пятнадцати метров. По меркам двадцатого века — четырехполосное шоссе. И движение здесь было куда как оживленнее, нежели на хлыновском направлении. Обозы шли рядом с умильновским, обозы тянулись навстречу, проносились одинокие всадники и целые отряды служилых людей. Правда, безоружных.