Затем Цзян неожиданно выступила с обвинением, публично осудив работавших при Чжоу Эньлае официальных лиц, которые организовывали и снабжали «Забастовочные пикеты». Цзян Цин заявила, что именно «Забастовочные пикеты» повинны в жестокости и насилии, сопровождавших движение хунвейбинов: «Мы должны осуществлять диктатуру в отношении этой группки преступников, которая убивает и избивает людей, саботируя революцию». В таком искаженном прочтении совсем недавних событий «Забастовочные пикеты» представали жестокой шайкой убийц-реакционеров, которые получали скрытую помощь от официальных лиц, пытавшихся через претворение в жизнь реакционной буржуазной линии остановить ход «культурной революции» Мао Цзэдуна. Со слов Цзян Цин, студенты действовали таким образом в силу своего «аристократического» происхождения – статуса их родителей-революционеров. Акты насилия выдавались за отчаянную попытку отстоять свои привилегии.

Теперь повстанцы поняли, чего от них ожидают. Началась волна репрессий. Повстанцы хватали хунвейбинов-диссидентов прямо на территории вузов и передавали их в руки правоохранительных органов. В январе 1967 г. министр общественной безопасности КНР Се Фучжи заявил, что Китай перешел к новой стадии «культурной революции», на которой в рамках действия новых, более жестких требований безопасности контрреволюционеры подвергаются аресту. Сотрудники органов общественной безопасности прочесывали город в поисках студентов-диссидентов, заключали арестантов в наручники и провозили их по городским улицам на грузовиках, будто бы учащиеся были уже осужденными преступниками. Такие «кортежи» превращались в массовые марши студентов-повстанцев, выкрикивавших лозунги по мере продвижения к центру города.

ГДКР посчитала необходимым представить публике тщательно продуманное обоснование своих действий. Инициированная структурой кампания порицания полностью игнорировала критику со стороны диссидентов и была в первую очередь сфокусирована на предположительно насильственной и реакционной природе забастовочных пикетов и группы «Объединенных действий». В обоих случаях сторонников движений называли неофашистами, которые стремились реставрировать капитализм, и участниками сговора, которым руководили чиновники из Госсовета КНР. Соответственно, здесь же обозначалась косвенная связь повстанцев с Лю Шаоци и Дэн Сяопином. Чжоу Эньлай, который в действительности реализовывал соответствующие мероприятия и, вообще-то, должен был быть обвиненным в первую очередь, вышел сухим из воды.

Резкость кампании, наиболее вероятно, была связана с двумя неудобными реальностями: во-первых, многие из лидеров забастовочных пикетов и групп «Объединенных действий» всенародно восхвалялись до этого как лучшие из лучших хунвейбинов; во-вторых, именно они были единственными учащимися, публично выступившими против актов насилия со стороны хунвейбинов. Этого Мао и ГДКР принять никак не могли. Кампания отвлекла внимание от ответственности ГДКР за царивший беспредел и дала структуре возможность изобразить из себя сторонников ненасилия. Тон кампании порицания, охватившей весь Китай, явственно ощущается в официальных листовках:

Неудивительно, что элементы из «Объединенных действий» неистово претворяют в жизнь реакционную буржуазную линию. «Объединенные действия» в своем поведении уподобляется бешеным шавкам. Они противостоят любому революционеру. Они поддерживают любого реакционера. Превыше всего они желают, чтобы хаос охватил весь Китай. Вопреки мощным аплодисментам из Москвы и Вашингтона и тайным переговорам с тамошними шутами, «Объединенные действия» находят у широких народных масс лишь презрение.

Преследование хунвейбинов-диссидентов обозначило момент гибели студенческого движения как независимой политической силы. Показательной в данном смысле является оставшаяся тогда без внимания судьба одного из основателей «3-го Штаба» студента Института геологии «Алеет Восток» Чжу Чэнчжао. Он начал выражать сомнения по поводу направленности движения в середине декабря, заявляя, что повстанцы уже достигли своих основных целей: реабилитация студентов, подвергнувшихся гонениям со стороны рабочих групп, уничтожение «черных меток» в личных делах, получение контроля над вузами и очевидная поддержка со стороны ГДКР. На встречах с коллегами он жаловался, что «культурная революция» потеряла статус массового движения. Чжу настаивал, что ГДКР не мобилизует граждан на общие действия, а натравливает их друг на друга. По его словам, «культурная революция» была «не массовым движением, а манипуляцией народными массами». Он также указывал на чрезмерно жестокое преследование хунвейбинов-подростков и таких групп, как «Объединенные действия». Подобные рассуждения встревожили его соратников, один из которых совершил донос на Чжу в ГДКР. Молодого человека вывели из руководства и задержали. Несколькими месяцами позже ГДКР раскрыла «преступления контрреволюционной клики Чжу Чэнчжао» и провела в институте собрание борьбы и критики. Чжу назвали «контрреволюционным правым уклонистом» и «предателем Института “Алеет Восток”». Его обвиняли в том, что возглавляемая им «контрреволюционная клика»

агрессивно атаковала председателя Мао, нашего великого лидера, допускала нападки против пролетарских властей во главе с председателем Мао, участвовала в подготовке контрреволюционного переворота, предала страну, переметнулась на сторону врага и совершила непростительные преступления.

Чжу Чэнчжао провел в трудовых лагерях свыше десяти лет [Ibid.: 201–202].

Полный коллапс повстанческого единства

Движение хунвейбинов было головной болью своих покровителей. Во-первых, между повстанцами произошел эмоциональный раскол по вопросу о роли классового происхождения, и ГДКР окончательно запуталась в толкованиях туманных и взаимно противоречивых утверждений КПК по поводу классовой борьбы. Во-вторых, первые знаменитости движения хунвейбинов один за другим клеймили своих легких на расправу соратников как «фашистов». В-третьих, в университетах боролись друг с другом фракции большинства и меньшинства, что завело все движение в тупик и лишь способствовало дальнейшим междоусобицам в рядах радикально настроенных студентов. В-четвертых, «Забастовочные пикеты», которым удалось обойти запреты Мао по поводу невмешательства в действия студентов, установили негласный союз с фракциями большинства. В-пятых, на горизонте уже замаячили перспектива перенаправления всего студенческого движения на организацию и продвижение нового альянса повстанцев и очередной кастинг студенческих лидеров. Наконец, в-шестых, хунвейбины-диссиденты оказались поразительно агрессивны в своем открытом противостоянии ГДКР, что вынудило власти отказаться от запрета на подавление студентов-радикалов и натравить органы общественной безопасности на инакомыслящих.

На фоне всего этого Мао по вполне понятным причинам постепенно терял уверенность в том, что радикальное студенческое движение может быть эффективным инструментом для выполнения поставленных перед ними задач. У учащихся была одна последняя возможность доказать, что на них можно было положиться. После гонений на пекинских студентов-диссидентов казалось, что теперь-то окрепшее и дисциплинированное повстанческое движение наконец-то сможет принять на себя решения вопросов, для которых оно, собственно, было создано: перехвата власти у муниципальных партийных и правительственных структур Пекина. Попытка хунвейбинов выполнить свое предназначение обернулась фиаско[165].

В середине января 1967 г. лидеры ГДКР отдали повстанцам распоряжение выступить против городских властей китайской столицы. Не Юаньцзы и Куай Дафу объявили о планах основать Пекинскую коммуну, в которой бразды правления должно было принять на себя представительное собрание в составе лояльных маоистов и повстанческих лидеров. Эта затея с самого начала была обречена на провал. До этого так называемые цзаофани объединились в общей борьбе против фракций большинства, а затем – против диссидентов. Теперь же все они были конкурентами в борьбе за захват партийных и правительственных структур. Усилия скоординировать