целые процессии грузовиков везут жертв кампании по улицам. В течение месяца после первого митинга 18 августа на площади Тяньаньмэнь в Пекине было подвергнуто обыску 114 тысяч домов. Повстанцы конфисковали иностранную валюту, золото и иные ценности на сумму 44,8 миллиона юаней, а также свыше 2,3 миллиона книг и 3,3 миллиона картин, предметов искусства и мебели. В районе Сичэн был устроен костер, в который кидали книги, картины, манускрипты и другие предметы, вытащенные из 1061 дома. Пламя полыхало восемь дней и ночей подряд. За указанный период из своих жилищ в Пекине были изгнаны 77 тысяч человек. Пика волна насилия достигла в последнюю неделю августа, когда каждый день убивали более 200 человек. По официальным данным, за четыре недели, начиная с середины августа, в Пекине погибло 1772 человека[156].

С первым публичным протестом по поводу всех описанных тенденций выступили хунвейбины из Средней школы высшей ступени при Университете Цинхуа, которые считались основателями движения в целом и уже заслужили в начале августа похвалу от Мао. Молодые люди выразили беспокойство волной насилия, которая охватила Пекин, и опубликовали «Неотложный призыв», в котором люди, которые «расхаживают повсюду, избивая других… и ведут себя как бандиты», объявлялись «мерзавцами и бездарностями». Документ призывал к учреждению при школах «истинных организаций левого толка» для осуществления контроля за «проявлениями разбойничьего поведения». Те, кто вел себя недопустимо, должны были быть исключены из рядов хунвейбинов [Walder 2009: 145].

Отклика призыв не нашел. В отличие от предшествующих ему стенгазет, СМИ этот документ не заинтересовал. К концу августа волна насилия и террора лишь усилилась. Позже хунвейбины из Средней школы высшей ступени при Университете Цинхуа представили «оценку» состояния дел в движении. Учащиеся сокрушались по поводу «полного пренебрежения человеческой жизнью» со стороны множества молодых людей. Такого поведения можно было ожидать от «фашистов», но никак не от «подлинных хунвейбинов из пяти красных классов» [Ibid.: 146].

К сожалению, Мао не был согласен с такими мнениями. Призывы учащихся ограничить акты насилия шли вразрез с его собственным воззрениями, которые разделяли и ключевые фигуры в ГДКР: насилие воспринималось ими как неизбежная часть повстанческого движения, а страдания жертв – как допустимые потери. В частных беседах высшие официальные лица получали информацию об эскалации насилия и, в сущности, отмахивались от нее[157].

С самого начала студенческого движения Цзян Цин однозначно давала понять активистам, что насилие против жертв кампании не будет считаться тяжелым правонарушением. 28 июля в одной из своих первых речей перед хунвейбинами она заявила:

Мы не страшимся хаоса. Хаос и порядок неразрывно связаны друг с другом. Мы не выступаем за избиение людей, однако побои не представляются чем-то существенным… Нельзя выбить из человека ошибочные мысли, но в побоях, происходящих в рамках вспышки революционного движения, нет ничего страшного. Как заявлял председатель Мао, «если хорошие люди бьют плохих, то поделом тем; если плохие люди бьют хороших, то добро в любом случае восторжествует; если хорошие люди бьют хороших, то это недопонимание; без побоев нельзя разобраться, кто стоит перед тобой, чтобы понять, что его больше не нужно бить».

«Неотложный призыв» хунвейбинов был опубликован неделей позднее. Поначалу Цзян Цин не выступила против этого документа, однако ее настрой вскоре изменился. Она решила, что более умеренные представители руководства отнеслись к «Призыву» с чрезмерным энтузиазмом, видя в нем повод для подавления повстанческого движения среди студентов. Аналогичными были выводы и Мао. Он совершенно проигнорировал роль, которую рабочие группы сыграли в сдерживании актов насилия со стороны учащихся, и не желал накладывать на повстанцев те же ограничения, которые были введены в отношении рабочих групп. 23 августа, на грани кульминации волны беспорядков, состоялось заседание членов ПК Политбюро, на котором Мао выразил свое раздражение в связи со всей этой проблемой:

Мне не кажется, что в Пекине настолько обостренная ситуация… Пекин – слишком культурный город. Хулиганы составляют в нем лишь меньшинство. Сейчас не время вмешиваться… [и] поспешно принимать решения; не стоит накручивать себя. [Не нужно] спешить бороться с левым уклоном и издавать неотложные призывы.

Министр общественной безопасности КНР Се Фучжи вторил Мао. На встрече с представителями квартальных полицейских участков в конце августа он отдал распоряжение оказывать хунвейбинам содействие в выявлении «реакционных» домохозяйств: «Я не одобряю того, что народные массы убивают людей, однако нельзя и противодействовать проявлению чувства горькой ненависти к негодным людям. [Эта ненависть] неизбежна». Такой подход привел к обнародованию 21 и 22 августа в Китае официальных распоряжений местным военным подразделениям и органам общественной безопасности никоим образом не препятствовать хунвейбинам.

С учетом общего настроя Мао, только сами хунвейбины могли обозначить пределы допустимости проявления насилия[158]. Попытки саморегулирования внутри движения обернулись глубоким разрывом между хунвейбинами-школьниками и в целом воспринимались как отражение общей разобщенности в движении. Здесь мы сталкиваемся с одним из первых из множества случаев, когда Чжоу Эньлай попробовал ограничить наносимый кампанией ущерб. В конце августа объявила о своем создании группа под названием «Забастовочные пикеты района Сичэн». Среди учредителей был сын одного из подчиненных Чжоу в Госсовете КНР. Нет прямых свидетельство тому, что учреждению группы способствовал именно Чжоу, однако связь между премьером и сыном подчиненного представляется неслучайной, особенно в свете общего позиционирования «бастующих» и незамедлительной поддержки, которую им предоставил Чжоу. «Забастовочные пикеты» стали первым межвузовским союзом в рамках движения хунвейбинов.

«Забастовочные пикеты» действовали, исходя из определенного набора базовых правил, которые призывали к «ненасильственной борьбе»: «Начиная с этого момента в рамках “культурной революции” полностью запрещается бить людей, подвергать людей физическому насилию открыто или в завуалированной форме, унижать людей, получать принудительные признания». Эти запреты действовали во всех случаях «без исключения», в том числе в отношении людей, которые уже были признаны контрреволюционерами. Четко указывается, что именно входит в понятие «физическое насилие»:

принуждение вставать на колени, лечь навзничь, сгибаться в талии, таскать большие тяжести, стоять продолжительное время, держать руки поднятыми продолжительное время, держать голову опущенной продолжительное время и так далее – все это открытые или скрытые формы физического насилия, которые не относятся к методам, которые мы можем использовать.

Среди форм унижения отмечаются «навешивание на грудь дощечек, надевание колпаков, принуждение к пению, обривание головы и так далее». Что подразумевалось под «принудительными признаниями»?

Отказ от проведения проверок и расследований, отказ от уделения внимания фактам и доказательствам, готовность без промедления верить признаниям, слепая вера в признания, использование сочетания насилия и угроз для получения признаний, которые в дальнейшем воспринимаются как заслуживающие