Однако, прежде чем приступить к наполнению армейской казны, главнокомандующий провел две важные реформы, которые должны были упростить и ускорить взимание налогов и снабжение войск. Уже через два дня после восстановления контроля над Каиром он 28 апреля 1800 г. издал приказ о ликвидации прежней администрации финансов. Французские служащие, занимавшиеся ранее сбором налогов на местах, отзывались в столицу и должны были в кратчайший срок представить казначею армии итоговые отчеты о своей деятельности. Вместо откупов на различные виды прежних, исторически существовавших налогов, связанных с землей, вводился единый сбор в денежной форме. Обязанность взимать его возлагалась на местных интендантов из числа коптов, подчиненных генеральному интенданту-копту. Предполагалось, что общую сумму поземельного налога ежегодно будет определять сам главнокомандующий в зависимости от размера урожая, затем генеральный интендант разверстает ее по провинциям, а интенданты произведут непосредственно сбор налога. Контролировать деятельность интендантов и соблюдение ими отчетности поручалось французским военным властям на местах.

День спустя, 29 апреля, Клебер издал приказ о создании из высших должностных лиц армии, отвечавших за хозяйственную деятельность и снабжение, единого административного комитета, которому предстояло регулировать поставки армии зерна, в том числе в счет различного рода сборов и контрибуций.

После создания этих новых механизмов управления потоками денежных средств и материальных ресурсов главнокомандующий принял решение по наполнению этих потоков. 2 мая жители Каира получили приказ Клебера выплатить в течение 15 дней контрибуцию в 10 млн ливров. Половину этой суммы требовалось внести звонкой монетой, другую половину - такими товарами, как железо, свинец, кофе, сахар, оливковое масло, сукно, кожи, изделия из кож, льняное полотно, шелка, бархат и драгоценные камни. Помимо того, жители столицы были обязаны поставить французам 20 тыс. ружей, 10 тыс. сабель, 10 тыс. пар пистолетов, 3 тыс. мамлюкских седел с необходимой сбруей, 400 мулов, 100 верблюдов.

Взимание всех этих средств возлагалось на уже известного нам «коптского интенданта» Муалема Якуба, деятельность которого должна была контролировать специальная комиссия, учреждавшаяся административным комитетом. За выполнение этих обязанностей Якубу причиталось 5 % от денежной суммы, собранной в первые пять дней, 2,5 % - во вторую пятидневку и 1 % - в третью. Таким образом, глава коптов получал прямую заинтересованность в том, чтобы произвести сбор средств как можно быстрее. От уплаты контрибуции освобождались бедняки, имевшие менее 60 мединов дневного дохода, и христиане. Тому, кто не выплатит в срок предписанную ему сумму, был обещан штраф в 10 % от нее за каждый день просрочки и «очень суровое наказание».

Отдельной статьей оговаривались размеры тех долей контрибуции, которые должны были внести пять поименно названных шейхов. Из них самый большой штраф наложили на престарелого шейха

Садата - 250 тыс. патаков (более 800 тыс. ливров). Четверке остальных упомянутых в приказе шейхов предстояло выплатить «лишь» по 50 тыс. патаков каждому.

Чем же старик Садат так не угодил французам? Мухаммад Абу-ал-Анвар ас-Садат - персонаж весьма примечательный. Прямой потомок Пророка, он принадлежал к влиятельной семье, еще с XIV в. возглавлявшей одно из самых крупных суфийских братств Каира, и пользовался огромным авторитетом среди жителей города. Ловкий, беспощадный к своим противникам политик, он находил общий язык со всеми властями, коих на его долгом веку в Египте сменилось немало. Когда пришли французы, Бонапарт тоже выказал ему свое почтение и включил, наряду с другими наиболее уважаемыми шейхами, в число членов дивана. Однако во время Первого Каирского восстания французский главнокомандующий почему-то счел виновником неповиновения горожан именно Садата, о чем позднее рассказал в своей истории Египетского похода, написанной на острове Святой Елены:

«С восходом солнца [24 октября 1798 г.] 60 шейхов и имамов главной мечети явились во дворец. Они не ложились спать уже трое суток. У них был вид людей виновных и мучимых тревогой. Между тем их ни в чем нельзя было упрекнуть. Они оставались верны, но не смогли противиться бурному потоку народного движения. Шейх Сада[т] не явился, сославшись на нездоровье. Его плохим поведением можно было пренебречь; если бы французы показали, что им об этом известно, то пришлось бы отрубить ему голову. При тогдашнем же настроении умов его смерть принесла бы больше неудобств, чем выгод; его имя уважали на всем Востоке; казнить его значило превратить его в мученика. Главнокомандующий передал ему, что его не удивляет, что человек в его возрасте в разгар столь странных событий чувствует себя плохо, но что он желал бы видеть его завтра, если это возможно. 25-го шейх Сада[т] явился к утреннему туалету и был принят как обычно. По его лицу нетрудно было судить об охватившем его страхе. Он запинался и произносил бессвязные речи. Желая поздравить султана Кебира [Наполеона] с избавлением от угрожавших ему опасностей, он возблагодарил бога за то, что тот вызвал бунт, а затем дал восторжествовать справедливости; судорожным движением, словно желая вернее обеспечить себе прощение, он схватил и поцеловал руку султана Кебира».

Чем руководствовался Наполеон, возлагая на Садата вину за бунт, остается только догадываться. Шейх ал-Джабарти, изнутри описавший ход восстания, ничего не сообщает об участии в нем Садата, с которым сам был хорошо знаком. А ведь хроника ал- Джабарти писалась уже в те времена, когда былое участие в антифранцузском сопротивлении почиталось бесспорной заслугой. Не отмечает хронист какой-либо особой роли Садата и во Втором Каирском восстании. Тем не менее Клебер поступил с шейхом гораздо суровее своего предшественника. Можно предположить, что он тоже счел его одним из лидеров бунта, помня о своем давнем разговоре с Бонапартом, состоявшемся, если верить последнему, после подавления Первого Каирского восстания:

«Увидев, как шейх Сада[т] целовал руку главнокомандующему, Клебер, только что прибывший из Александрии, спросил у него, кто этот старик с таким смущенным видом, на лице которого написано такое сильное волнение? “Это вождь восстания”, - ответили ему. - “Как! и вы не прикажете его расстрелять?” - “Нет, этот народ слишком чужд нам и нашим обычаям; я предпочитаю, чтоб у него были вожди вроде того, который не может ни сесть на коня, ни действовать саблей, чем видеть во главе его таких людей, как Мурад-бей и Осман-бей. Смерть этого бессильного старца не принесет никакой пользы и будет иметь для нас более гибельные последствия, чем вы предполагаете”».

Но если в бытность Бонапарта главнокомандующим Садат отделался лишь испугом, пусть даже отнюдь не легким, то после издания Клебером приказа о контрибуции для старика наступили воистину черные дни. Уже 2 мая 1800 г., когда Садат вместе с другими почтенными шейхами пришел к главнокомандующему, чтобы заслушать новый приказ, его немедленно взяли под стражу. Конвой отвел шейха домой, откуда, дождавшись ночи, видимо, чтобы не привлекать внимания жителей, препроводил его в Цитадель. Проведя несколько дней в подвале, где ему, по словам ал-Джабарти, приходилось спать на земляном полу, подложив под голову камень, Садат отдал французам всё ценное, что имелось у него доме, но закрыл тем самым лишь малую часть долга. Продолжение его мытарств Ал-Джабарти описывает следующим образом: