— Мне кое-что известно, — сказала я. — О тебе. И Поле.

Некоторое время он молчал, дыша в трубку.

— Лучше всего будет, если мы встретимся и поговорим. Ты в Гудхаммаре?

Когда я ответила «да», он заявил:

— Я приеду.

— Сейчас?

— Да, лучше будет, если мы выясним это раз и навсегда. В смысле — поскольку я намерен быть с твоей сестрой…

Я с трудом сдержалась, чтобы не сказать, что тут у него ничего не выйдет.

— Дорогу найдешь? — спросила я. Он ответил, что найдет, они с Сесилией проезжали мимо усадьбы. Он приедет к нам в течение двух часов.

— Сесилия спит, — сказала я. — Просто чтобы ты знал.

— Тогда я заберу тебя, прокатимся на машине.

— На машине я кататься не люблю, — сказала я. — Встретимся у мостков позади дома через полтора часа. Не заезжай в аллею, а то разбудишь Сесилию.

Сердце мое учащенно билось, когда я положила трубку. Голова у меня слегка кружилась, я испытывала радость, злость и… облегчение. Я легла на пол и представила себе Поля, увидела перед собой его карие глаза, услышала его голос. «Если завязать котятам глаза во время определенного периода развития, они вырастут слепыми».

«Финальная сцена приближается», — записала я в свою тетрадку. В ней уже почти не осталось пустых страниц, мне приходилось писать все мельче и мельче. То, что начиналось как попытка заполнить пробелы в памяти, со временем превратилось в нечто похожее на дневник с размышлениями и лирическими отступлениями. Фрёкен Вильхельмссон наверняка поставила бы под сомнение и драматургию, и цель.

«А где красная нить? Что ты, собственно, хочешь сказать, Франческа?»

«Правду, — подумала я. — Я хочу говорить только правду».

«Хенрик Шернберг, — написала я. — Вскоре его пребывание в качестве бойфренда моей сестры закончится — авось и его пребывание на свободе тоже. Может быть, высшая справедливость все же существует?»

Когда Чарли вернулась, Сюзанна сидела в гостиной и смотрела фильм.

— Чарли! — воскликнула подруга, увидев ее. — Вид у тебя совершенно измотанный.

— Я и вправду совершенно измотана.

— О Юхане что-нибудь слышно?

— Он все еще без сознания.

— Все будет хорошо, — сказала Сюзанна. — Вот увидишь, все образуется.

По голосу было слышно, что она сама в это не очень-то верит. Обе знали, что не всегда все заканчивается хорошо — иногда все летит в тартарары да там и остается.

— У полиции есть подозрения, кто это сделал? — продолжала Сюзанна.

— Иван Хедлунд.

— Иван? Но почему?

— Непонятно.

— Вот чертов псих! Вот так думаешь, что что-то знаешь о людях в этих местах, а потом оказывается, что ошибаешься даже в отношении членов собственной семьи.

— Это чувство мне знакомо, — вздохнула Чарли.

— Слышала про Свенку?

Чарли кивнула.

— Встретила в Люккебу Сару.

— А что она там делала?

— Использовала мой дом как прибежище.

— Как она?

— Пока в шоке. Мне очень хочется забрать ее в Стокгольм, чтобы она могла оставить все это позади.

— А это так работает? — спросила Сюзанна. — Уехать в Стокгольм и оставить все позади? Но ей у тебя было бы хорошо.

Чарли подумала о Лиллит. В ее заботах кошка не выжила и месяца. В состоянии ли она вообще заботиться о каком-либо живом существе, помимо себя самой?

— Знаешь, я пойду лягу, — сказал она. — Ужасный был день.

Закрыв за собой дверь в комнату Нильса, она достала тетрадку с заметками Франчески. Ей еще много оставалось прочесть.

«Видела их сегодня в сторожке привратника, маму и Адама. Они играли в животное с двумя спинами».

Некоторое время Чарли сидела, уставившись в одну точку, пытаясь собраться с мыслями. Стало быть, Адам завел роман с Фредрикой, мамой Франчески. Вот почему его уволили из Гудхаммара. Почему же он не сказал об этом?

Франческа писала о школе, о жизни в интернате, о соревнованиях по гребле и всех тех правилах, которым ей приходилось подчиняться. Чарли подумала о столетней традиции воспитания в духе элитизма, о том, как люди там обрастали нужными связями. Ясное дело, Франческа не вписывалась в шаблон. «Я белая ворона. Я пятое колесо, тринадцатая фея, вечная незваная гостья».

И потом о Поле:

«Два минуса не дают плюса. Но теперь, по крайней мере, мы нашли друг друга».

«Единственное, в чем я уверена, — что он не покончил с собой. Он никогда бы так не поступил — не таким образом, не сделал бы этого без меня».

Чарли подумала о том образе Франчески, который возникал при чтении материалов дела. Семья и знакомые описывали ее как лживую девушку с шатким восприятием реальности, склонную к самоубийству, которая вела себя деструктивно практически с рождения. Чарли показалось странным, что ни один человек не упомянул о явном таланте Франчески. Уже с самых первых абзацев Чарли стало очевидно, что у Франчески глубокий аналитический ум. Казалось, она старше своих шестнадцати лет.

Перевернув лист, Чарли оказалась на последней странице тетрадки. Внутри все сжалось, когда она увидела дату вверху страницы: «Гудхаммар, 7 октября 1989 г.»

Сглотнув несколько раз, она стала читать. Сначала следовал пассаж о погоде. Ветер дул с такой силой — ей казалось, что дом развалится.

«Я как раз сказала Сесилии, что мы обе умрем. Когда мама и папа вернутся со своего званого ужина, им придется выкапывать дочерей из развалин. Интересно было бы взглянуть на их реакцию.

Сесилия попросила меня перестать драматизировать.

Я ответила, что у меня такой склад характера — с этим я ничего не могу поделать.

Сесилия сказала, что она не в состоянии обсуждать мой характер, но что я могу не беспокоиться — дом простоял сотни лет в любую погоду, так что вряд ли он сейчас рухнет. Я не стала говорить ей, что рано или поздно все рухнет. Ничто не вечно».

А дальше — кусок про тайную любовь Поля, последние строки, от которых у Чарли перехватило дыхание.

«Хенрик Шернберг. Вскоре его пребывание в качестве бойфренда моей сестры закончится — авось и его пребывание на свободе тоже. Может быть, высшая справедливость все же существует?»

Чарли уронила тетрадку, глядя в одну точку. В последнюю ночь у Франчески была назначена встреча с Хенриком Шернбергом — с тем человеком, которого она обвиняла в убийстве Поля Бергмана, с тем, чью фамилию носит сейчас ее сестра Сесилия.