Сара улыбнулась, словно это были прекрасные воспоминания.

— Мама сказала ему, чтобы он взял себя в руки, а то я не поеду с ним, если он будет так себя вести. Она спросила меня, действительно ли я хочу поехать с папой в Стокгольм. Само собой, не очень, потом что он был пьян вдрызг, но я не хотела его расстраивать и ответила маме, что да. Поездка получилась кошмарная, могу тебе сказать.

Сара покачала головой.

— Папа был гребаный алкаш, но я его любила. Я ему не говорила этого с тех пор, как… даже уже не помню, когда в последний раз говорила, а теперь уже поздно.

— Он знал об этом, — сказала Чарли.

Сама она почувствовала, как в горле встал ком — она увидела себя на коленях у безжизненного тела Бетти, вспомнила, как пыталась вдохнуть жизнь в то, что уже умерло. «Мама, я люблю тебя. Я люблю тебя. Мама!»

— Даже не знаю, остались ли у меня еще силы, — проговорила Сара. — У меня такое чувство, что все кончилось — что и моя жизнь теперь закончится.

Чарли хотелось сказать девочке, что жизнь на этом далеко не кончается, что ей всего четырнадцать, но тут дело не в годах, и она прекрасно это знала. С другой стороны стола на нее смотрели глаза, принадлежавшие не юной девушке. Это был взгляд человека, видевшего слишком много тьмы.

Пришло сообщение от Микке. «Ты чего-то хотела?»

— Я должна позвонить, — сказала Чарли Саре. — Всего пару минут.

Поднявшись, она вышла в гостиную.

— Иван признался? — спросила она, когда Микке снял трубку.

— Да, он признался в избиении.

— Почему? — спросила Чарли. — Мотивы?

— Юхан позвонил ему и хотел поговорить. Иван как раз заехал в плавильню, чтобы забрать какие-то инструменты для сварки, а Юхан приехал туда и…

— Но почему? Мотивы?

— Он утверждает, что его переклинивает, когда к нему подходят слишком близко. Его избивали в детстве и… Юхан наседал на него, он его оттолкнул, тогда Юхан ударил его и… он говорит, что у него под рукой ничего не было, просто Юхан неудачно упал. Он сразу не понял, насколько все серьезно, только позднее осознал и очень испугался. Поэтому он ничего сразу не рассказал.

— Каков сказочник! — воскликнула Чарли.

— Не надо насмехаться надо мной только потому, что я пересказываю его слова. Я даже не обязан тебе все это говорить.

— Вы обязаны раскрыть это дело, — отрезала Чарли. — Вы должны понять, что все это взаимосвязано, что мы должны продолжать раскапывать обстоятельства исчезновения Франчески. Его нельзя просто взять и отбросить.

— Ты мне не начальник, — заявил Микке. — Не ты решаешь, что мне раскапывать.

— Он уже дрался раньше, — продолжала Чарли. — Иван Хедлунд дерется не в первый раз.

— Я знаю.

— А тебе известно, из-за чего вышла драка тогда?

— Это было недоразумение, если я правильно понял. Рикарду Мильду, отцу Франчески, показалось, что у них отношения, но дело обстояло не так — она встречалась с другим.

— С кем?

— Понятия не имею.

На следующий день папа и мама сообщили, что собираются на званый ужин к доктору Нулану. Я буквально представила себе, как они стоят, попивая шампанское, одновременно небрежным тоном обсуждая психологические проблемы своей дочери.

— Я думала, мы пообщаемся всей семьей, — сказала я. — Сейчас, когда Сесилия тоже дома.

Мама ответила, что они будут отсутствовать всего несколько часов и я всегда могу позвонить доктору Нулану, если что. У меня ведь есть его номер телефона.

— А пока нас нет, ты можешь начать закапывать эту дыру, — сказала мама. — Ведь глубже ты уже точно не продвинешься. Она и так глубокая, как могила.

— Мне кажется, нет.

— Вот и отлично. Тогда договорились. Когда мы вернемся, ямы уже не будет.

— Я думала, это работа Адама.

— Но ведь Адам у нас больше не работает, и ты прекрасно это знаешь. Теперь тебе придется решать эту проблему самой.

— Хорошо, сделаю, — пообещала я, а про себя подумала: «Как бы не так. У меня совсем другие планы, нежели закапывать могилы».

— Буря поднимается, — сказала я Сесилии, когда мама и папа уехали.

Стоя у окна кухни, я смотрела на качающиеся деревья у озера.

— Всего лишь ветер, — возразила Сесилия. — Не надо преувеличивать.

— Когда ты вернешь мне мой кулон? — спросила я, оборачиваясь к ней.

Сесилия засунула весы за ворот блузки. Наверное, надеялась, что я забуду.

— Может быть, будем носить его по очереди? — предложила Сесилия. — Мне он тоже нравится.

— Он мой, — ответила я. — Я не разрешаю тебе увозить его с собой в Адамсберг.

Сесилия вздохнула и пообещала, что не увезет.

В тот вечер Сесилия легла раньше обычного. Как только она удалилась в свою комнату, я принесла тетрадку, уселась за кухонный стол и начала писать. Я писала о своем гневе на сестру. О той мелочности, с которой она, любимица родителей, не может допустить, чтобы мне достался от нашей матери хотя бы кулон. Пока я писала об этом, я так расстроилась, что мне пришлось сделать несколько больших глотков из бутылки, найденной накануне. «Ничего странного, — подумала я, выпив полбутылки, — что у многих писателей проблемы со спиртным — от него мысли проясняются, а рука становится легче. Может быть, из моих записок однажды выйдет роман? А?» Алкоголь влияет и на способность оценивать ситуацию. Это очевидно. Приняв еще пару глотков, я почувствовала, как настроение у меня изменилось коренным образом. Теперь я испытывала гнев и желание отомстить. Мне вспомнились злые глаза Хенрика Шернберга, та фальшь, с которой он и его дружки вели себя на поминках Поля. Как они могли сидеть там и делать вид, что скорбят, хотя сами же его и убили? Перед глазами у меня встала их жалкая, ничтожная жизнь — их будущая карьера, сделки, сигары, похлопывания по спине и поцелуи в щечку. «Одно ясно, — подумала я. — Даже если правда никогда не выяснится, надо не дать им об этом забыть. Пока я жива, я буду постоянно напоминать им, что они сделали». Прихватив с собой стакан, я пошла к телефону и набрала номер одного из общежитий в Адамсберге. Я ожидала, что мне ответит кто-нибудь из младшекласников, и была удивлена, услышав в трубке голос Хенрика.

— Это Франческа, — сказала я.

— Слышу, — ответил Хенрик. — Чего ты хочешь?

— Я просто хочу, чтобы ты признался.

— Признался в чем?

— Не притворяйся дураком.

— Тебе все мерещится, Франческа, — ответил Хенрик.

Голос его звучал умоляюще, словно он искренне устал от ложных обвинений.