В каком именно смысле? Бежать на рю де Гренель и становиться в очередь за советскими паспортами? Не поймите меня превратно. Довольно близко знакомый с тайнами посольства, я знаю, какие цели преследует кампания с паспортами. Мой приятель-эмигрант, капитан Адмиралтейства П.З. Борейша, просил меня похлопотать насчет паспорта. Когда я доложил об этом Якову Панченко, посольскому атташе и секретарю партийной организации, тот спросил:

– Он, что же, этот Борейша, в Союз хочет ехать?

– По-видимому… В Ленинград, это его родной город…

Панченко захохотал:

– А в Якутск не хочет?

Кампания с паспортами – провокационна. Как и вся советская политика в отношении эмиграции. Дело не только в том, что самый факт наличия эмиграции, теперь еще многих тысяч невозвращенцев, колеблет престиж «самого демократического государства в мире». Несравненно важнее то, что, подготовляя политическую и военную агрессию против Запада, большевизм наталкивается на эмиграцию, как на один из опаснейших подводных рифов. Наступать нельзя, не разрушив преграды.

В чем опасность эмиграции для большевизма? В понимании. Иностранцам труднее понимать кремлевские маневры, нежели эмиграции. Надо, значит, так запутать эмиграцию, чтобы она ничего не понимала. Напустить туману, чтобы не видела. Вот и пущены в дело «советские патриоты», «патриаршие приходы» и т. д. На военный манер эмиграцию охватывают клещами, глубокими рейдами и – главное – вбивают в нее клинья.

Когда я говорю, что эмигранту надо стать советчиком, то это значит – разрывать путы, как разрывают их, тайно или явно, советские люди. Войти в ночь – видеть нутро вещей. Не отбрасывать «поколения, выросшие в атмосфере тюрьмы» в чертополох, лопухи, но проявить к ним понимание и терпение, – величайшее терпение, если требуется. Наконец, войти в ночь, чтобы не ослепляться тьмою, а верить в утреннюю звезду.

Звезда полей, звезда отчизны милой… – она одна для всех нас, – «советчиков» и «белоэмигрантов». И идти к ней нам следует вместе, не делясь на «мы и они». Для того, однако, чтобы мы все разом смогли отправиться в путь, нам необходимо всем условиться о пункте сбора. В Париже Молотов при встрече с эмигрантами тоже провозгласил: «Мы, русские, должны быть всегда вместе»76. Хорошие слова, но надо же было сказать, где нам всем собраться. Этого-то как раз Молотов и не может сказать. Война на срок отменяла географические границы. Но рубеж, разделявший понятия «мы» и «они», она уничтожила навсегда. На нашей стороне хотя и не раздавались такие благословенные слова, как рузвельтовские, о том, что «Объединенные Нации желают работать над установлением мирового порядка, в которых дух Христа будет руководить сердцами людей и наций», однако, нет сомнений, что и у нас в глубине народного сознания живет дух церкви, а не коммунистической партии. Нас всех, все народы, роднит тысячелетняя наша вера, от нее мы пошли и только ею живы.

Христианская традиция сыграла в войне решающую роль. В тех книгах, которые я читал на чердаке, она была выражена многообразно, многосторонне, ярко. Она нас и сближала, роднила, меня и моих собеседников. Пунктом встречи всех русских людей, и всех народов мира, – пунктом сбора перед великим походом в будущее, – может быть только Церковь, то, о чем думал Рузвельт, – дух Христа.

Необходимо условиться насчет пункта сбора, сговориться, достигнуть взаимного понимания. Непонимание – от разделения, разделение – от непонимания. И того, и другого, увы, еще много. Даже у серьезных писателей в эмиграции. Не мое дело оспаривать концепции Г.П. Федотова, изложенные в «Новом Журнале», – моя роль свидетельская. Как свидетель, могу показать: верно, что «новая религиозная политика (НРП) остается в пределах чистой политики», неверно, что «нет пока никаких признаков пробуждения религиозного чувства». Так-таки «никаких»? В сущности, федотовское «никаких» равнозначно херасковскому «погасли» т. е. чертополоху, лопухам. Тот же взгляд на советскую Россию издалека, со стороны, как на пустошь, заросшую сорными травами. Будто все мы, советчики, живем, не думая, не чувствуя, ничего в себе не вынашивая, ничего не создавая. Внимательно и любовно присмотревшись к тому, в каких условиях и что создано советскими людьми, Г.П. Федотов переменил бы мнение77. Религиозное чувство настолько неистребимо, настолько глубоко в народе, что пробивается в местах самых неожиданных, например, в книгах писателей, которые считаются образцово «советскими» писателями и создают якобы образцовые «советские» произведения. Почитайте «Тихий Дон» и вы увидите могучую религиозную стихию. Кстати, последняя, четвертая, книга этого романа писалась 10 лет и носит следы поистине титанической немой борьбы автора с окружающими его условиями. Не стану приводить множества известных мне бытовых фактов, свидетельствующих о пробуждении религиозного чувства в так называемом «сталинском поколении» молодежи. В конце концов, встреча моя с эмигрантской литературой, история с панихидой по Патриархе Сергие и весь дальнейший мой путь – путь многих бед и путь чудесных избавлений – разве все это не лежит в плане пробуждения религиозного чувства? Поворот к религиозной культуре несомненен. Он отразился в художественной литературе военных лет, и это является доказательством несравненно более значительным, нежели любые факты, взятые из обыденной жизни. Недаром большевизм теперь предпринимает невиданные по ожесточенности сражения на «идеологическом фронте». Недаром 15 мая 1945 года, через две недели после войны, Николай Тихонов, тогда еще председатель Союза писателей, выступая на пленуме Союза, вынужден был посвятить специальный раздел своего доклада «разоблачению» религиозных тенденций, проявившихся в творчестве многих писателей, в особенности молодых, пришедших в литературу с фронта (талантливый поэт Семен Гудзенко и др.).

Верные народу, верные тысячелетней традиции народа, мы все, теперь или погодя, придем к пункту нашего общего сбора. Не бывает ночи без зари. Без разделений, сообща, мы пройдем сквозь ночь – к рассвету. Утренняя звезда – звезда милой отчизны – еще будет сиять над нами.

«Русская мысль» (Париж, 1947 – издание продолжается) – «Орган русских секций конфедерации дружинников-христиан». Кредо ее учредителя и первого редактора – юриста, журналиста В. А. Лазаревского: «Смирение перед Россией – непримиримость к советчине».

Борис Константинович Зайцев (1881–1972) – прозаик, публицист. В 1921 г. как участник комитета «Помощь голодающим» был ненадолго арестован. Летом 1922 г. выехал с семьей в Берлин на лечение; с 1924 г. жил в Париже. Одно время работал в газете «Последние новости», потом сотрудничал с газетой «Возрождение». В 1925–1928 гг. руководил литературным отделом рижского журнала «Перезвоны». С первого номера был автором газеты «Русская мысль», руководил ее литературным отделом. С 1947 г. и до смерти в январе 1972 г. председательствовал в Союзе русских писателей и журналистов. В художественной и публицистической прозе он, как никто в Русском зарубежье, показал, что же следует «называть Россией».

…Старомодное слово. Но все равно. Так называем и так будем называть.