и штык с хрустом воткнется в позвоночник! Но приказ строг.

Вот если бы арестованные попытались бежать…

Внезапная мысль обожгла, унтер даже с ноги сбился, засеменил, как новобранец: неплохо придумано! Покрикивая на ни в чем не повинных солдат, унтер старательно размышлял. Нужно вынудить русских бежать, спровоцировать побег и перестрелять, как бешеных псов. Рискованно, конечно, но нужно сработать чисто. Начальство, разумеется, пошумит, но ведь русские далеко не убегут, пули резвее. Солдатня ничего не поймет, а господин переводчик ничего не увидит — сядет в кабину. Зато дух покойного Хидэё будет умиротворен.

Пограничников вывели во двор, затолкали в кузов грузовика, швырнули на грязный пол. Следом влезли конвоиры, довольный унтер сел на скамейку, прислонился к кабине — машина бортовая, из тюремного автобуса с зарешеченными окнами не убежишь. Внезапно он ощутил легкий укол тревоги: пленные и в самом деле могут попытаться бежать без всякого к тому принуждения. Что ж, тем самым они облегчат его задачу. Унтер успокоился, однако решил подстраховаться, приказав солдатам встать у бортов и не спускать глаз с русских.

Под колесами шелестел асфальт; машина, попетляв, свернула в переулок, затарахтела по разбитой мостовой; пограничников швыряло из стороны в сторону, Данченко сомкнул челюсти, чтобы не застонать, но, не удержавшись, неожиданно вскрикнул.

— Тря-а-аско, — протянул Говорухин. — Ровно на телеге едешь по бездорожью.

— Потерпим, — сказал Петухов. — Недолго осталось — за городом шлепнут.

— Похоже, — согласился Говорухин. — Проститься бы надо, Кинстинтин.

— И то верно. Только сперва макак умоем, помирать — так с треском!

— Отставить, — не поворачивая головы, скомандовал Данченко. — Присуньтесь-ка к ним блызенько.

— Русики, морчац! — гаркнул унтер.

— Ще блыще. И разом. Ой!

Унтер пнул старшину сапогом, Петухов и Говорухин переглянулись.

«Удобнее всего это сделать, когда минуем мост, — прикидывал унтер. — На той стороне фонарей мало, улицы почти не освещены, прохожих в такую погоду не встретишь, разве влюбленных да бездомных».

Громыхая разболтанными бортами, грузовик вполз на мост.

— Давай!

Данченко сдернул конвоира на пол, Петухов и Говорухин уложили еще двоих, четвертый солдат замахнулся штыком, намереваясь пригвоздить Говорухина к расщепленным доскам пола, Петухов метнулся к нему, ударил прикладом по затылку, конвоир кувыркнулся за борт, выронив винтовку. Все произошло мгновенно, унтер-офицер, свидетель молниеносной схватки, остолбенел. Конвоиры беспомощно пластались на дне кузова, пленные с винтовками заняли их места.

Опомнившись, унтер выхватил пистолет, оружие плясало в руке. Но выстрелить не успел — мощный удар поверг его в беспамятство.

Грузовик еще не достиг середины моста, когда в висок Лещинскому уперся ствол пистолета.

— Останови машину. И тыхо!

Едва грузовик затормозил, Петухов перемахнул через борт, рванул дверцу, выволок перепуганного шофера, двинул его дважды на совесть, повалил и, подскочив к Лещинскому, выхватил у него из кобуры пистолет.

— Гляди за ним, Петро!

— Покараулю, — спокойно ответил Данченко. — Работай.

Петухов забрался в кузов, где стоял с винтовкой Говорухин, сгреб за ворот конвоира, хорошенько поддав коленом выбросил из машины, отправил за ним второго солдата, третий выпрыгнул сам. Бесчувственный унтер оказался тяжелым

— Пишка!

— Сейчас подсоблю, Кинстинтин. Эт, кабан, язви его. Нажрал холку.

Унтер кулем перевалился через борт, шлепнулся на асфальт, солдаты окружили его.

— Пимен! Держи их на мушке.

— Обязательно.

Петухов сел за руль, включил двигатель.

— Гляди, ваше благородие, как ездят московские таксисты. Прокачу с ветерком. Говори, как из города выбраться?

— Через тридцать секунд стреляю, — добавил Данченко. Ствол пистолета вдавился в щеку переводчика. — Ясно чи ни?

— Предельно. Налево до перекрестка, затем направо.

— Налево, направо, — весело повторил Петухов. — Обманешь, отправим в рай без пересадки. Уложу с одной пули!

— Не обману, — заверил Лещинский. — Хитрить — себе дороже.

— Молодец! Дольше проживешь.

Очнувшийся унтер увидел своих солдат — безоружных, растерянных, с трудом сел.

— Как вы себя чувствуете, Танака-сэнсэй[201]?

— Скверно. Словно вылакал бочонок сакэ. А где арестованные?

— Наверное, уже километров двадцать отмахали, — объяснил простоватый шофер, зябко поеживаясь. — Машина, правда, не новая, но мотор тянет…

— Боги всемогущие! — взмолился унтер. — Всемилостивая Аматерасу Амиками, что же теперь будет?!

Свернув в темный переулок, беглецы бросили грузовик, забежали в ближайший двор, перелезли через кирпичную ограду, вышли на другую улицу, пересекли ее, снова укрылись во дворе, уходя все дальше. Данченко шел впереди, держа оружие наготове, Петухов и Говорухин вели Лещинского, все четверо молчали.

Город казался почти вымершим, лишь изредка вдали мелькали смутные тени и исчезали, растворяясь в морозном воздухе.

Шли долго; Петухов толкнул Говорухина локтем:

— Что с этим делать? Может…

— Нет, Кинстинтин! Было б в бою… Да и нашумим.

— Обойдусь без пальбы…

— Что ты, что ты?! Окстись!

— Убивать не имеет смысла, я не опасен, — выдавил Лещинский.

— У нас и в уме не было… — начал Говорухин.

Данченко остановился.

— Цыц! Суньте ему кляп.

Петухов похлопал по карманам — пусто, Говорухин хотел оторвать кусок гимнастерки, Лещинский запротестовал:

— Подождите. Если это диктуется необходимостью, возьмите носовой платок.

Шли долго, заметив прохожих, прятались в подъездах. К полуночи вышли на набережную, топкий берег реки был усеян лодками, на некоторых возвышались соломенные хижины, кое-где светились огоньки.

— Куда идти, старшина?

— Компаса черт ма, звезды за хмарою[202], не определишься.

— Надо из города выбраться…

— Верно, Кинстинтин, до леса дойдем, деревья укажут, в какую сторону топать.

— Так и сделаем, — резюмировал Данченко, Лещинский замычал, жестами показывая, что хочет что-то сказать.

Данченко вытащил платок, Лещинский сплюнул.

— Простите, что вмешиваюсь, но здесь не лучшее место для дискуссий, рядом полицейский участок. Вон в той стороне.

— Врет! — сказал Петухов. — Как сивый мерин.

— Я не лгу. Этот район мне хорошо известен.

— Нечего его слушать. Дай платок, Петро.

— Зажди. Руки ему свяжи, а кляп отставить.

— Свяжи! А чем?

— Очевидно, моим ремнем, — вздохнул Лещинский. — Ничего не поделаешь, экспроприируйте.

— Помалкивай. — Петухов выдернул брючный ремень, скрутил переводчика. — Штаны не потеряй, шляпа!

— Упадут — вы поднимете.

— Шагай, шагай, белая гнида. Да язык придави!

Из-за угла показались люди, метнулся вдоль набережной луч фонаря.

— Полиция!

Пограничники подтолкнули Лещинского к ближайшей барже, залезли в нее, затаились.

Грязные закопченные стены, продымленный потолок, топчаны, крытые рваными циновками, стоят впритык. У камелька косматая личность без возраста отрешенно смотрит на огонь.

— За эту комфортабельную обитель придется платить, — Лещинский шевельнул связанными руками. — И не дешево. Надеюсь, вы платежеспособны, господа?

— Мы на все способны, — многозначительно буркнул Петухов. — Даже вынуть из некоторых душу с потрохами, посмотреть, какая она, белогвардейская душа…

— Стоило для этого тащить меня с собой! Быть может, вы рассчитываете получить выкуп? Ошибаетесь, господа, за меня платить не станут.

— Значит, японцы своих прихвостней не ценят? И тридцать сребреников не дадут? В таком случае подставляй карманы, белая