— Ну, этого-то мы не допустим, верно? — благодушно перебил его Рябокляч.

— …Либо военная хунта, — закончил Федор Филиппович. — И тогда война и все, что с ней связано, превратится из крайней, исключительной меры в главный приоритет государственной политики. А с учетом нашего ядерного потенциала это все равно, что пускать петарды на пороховом складе.

— Голова у тебя светлая, — помолчав, сделал ему комплимент Остап Богданович. — Но краски ты, Федор, сгущаешь просто до невозможности. Ну, какой еще, к дьяволу, государственный переворот? Наша власть с некоторых пор стала, как мужик с бабой вечером под одеялом: то он сверху, а она снизу, то наоборот — он снизу, а она на нем верхом скачет, и оба довольны по уши — так бы до скончания века и вертелись, дело-то, согласись, приятное… Вот и все перевороты, которые мы пока что наблюдаем.

— Пока что, — подчеркнул Потапчук.

— Ну, допустим, допустим… Только почему у тебя все так мрачно? Ты сам говорил, что политика нуждается в изменениях. А как поменять политику, не поменяв политиков? Тем, кто у руля, перемены ни к чему, их и так неплохо кормят. Они бы с удовольствием монархию вернули, да боятся: Романовы еще не все вымерли, а сами-то они отнюдь не голубых кровей, так что трон им, скорее всего, не светит. Переворот… Почему обязательно переворот? По-моему, досрочные выборы — это звучит намного приятнее. И почему обязательно хунта? И, в конце-то концов, почему бы и не хунта?

— Потому что дело военных — защищать, а не править, — сказал Федор Филиппович.

— А тебе не приходило в голову, что защищать то, чем правишь, намного приятнее? Не дядино добро караулить, а свое, кровное! Появляется стимул, осознанность действий… Пиночета, вон, до сих пор костерят, кому не лень, а страну-то он поднял! Не бедствует страна, не то что при демократии или при коммунистах, не к ночи будь помянуты! Но это все, конечно, так, чисто теоретически, — закончил Остап Богданович уже другим тоном, без прежнего запала.

— Разумеется, чисто теоретически, — сдержанно согласился Потапчук. — Только запашок, которым от этой теории тянет, мне что-то не очень нравится. Трупами от нее попахивает. И не только солдатскими, заметь.

— Ну, так ведь теории разные бывают, — снова становясь благодушным, напомнил Рябокляч. — Вон, по телевизору концом света в двенадцатом году пугают. Теорий понастроили, одна другой жутче, и все, на первый взгляд, превосходно обоснованы с точки зрения современной науки. Тут тебе и майя, и Нострадамус, и вулканы, и наводнения, и метеоритные дожди, и эпидемии… Даже о ядерной войне забыли, так их это глобальное потепление напугало. Теория — она на то и теория, чтоб ее практика подтверждала. Или опровергала.

— Гм, — сказал Федор Филиппович. Календарь древних майя его сейчас интересовал в самую последнюю очередь.

— А что до твоей теории, до твоего сценария… — произнес Рябокляч, верно поняв его междометие. Он задумчиво пожевал губами, вздохнул и снова покосился на часы, уже гораздо откровеннее и нетерпеливее, чем в первый раз. — Ничего невозможного во всем этом, конечно, нет. Ну, кроме варианта с приходом к власти пацифистов и прочих книжных червей, разумеется. Уж этого-то мы точно не допустим, я лично костьми лягу, зубами загрызу… Прочие варианты не исключены, и я, положа руку на сердце, не вижу в них ничего особенно страшного. Не пойму, ты-то чего забегал, почему всполошился? То кричал: подумаешь, трупы, на войне как на войне! А теперь тебе, видите ли, трупный запах не нравится, да не настоящий, а тот, который тебе только мерещится. Вижу, колеблешься ты, Федор, не решишь никак, в какую сторону тебе наклониться. А колебаться, извини, поздновато.

— А я и не колеблюсь, — абсолютно искренне заявил Федор Филиппович. — И никогда не колебался.

Он тут же пожалел о сказанном: судя по брошенному из-под косматых бровей острому, проницательному взгляду, Остап Богданович понял его правильно, а вовсе не так, как, по замыслу, должен был понять.

Впрочем, это уже ничего не меняло. Генералы, не сговариваясь и уже не таясь друг от друга, почти синхронно посмотрели на часы.

Было одиннадцать тридцать четыре.

* * *

Тыкать пальцами в кнопки, чтобы узнать, на какое время установлен будильник, и попытаться его отключить, Глеб не рискнул: у него было подозрение, что это может оказаться крайне нездоровым занятием.

В правом верхнем углу дисплея обнаружилось крошечное изображение обычных механических часов со стрелками и круглым циферблатом. Нарисованные стрелки показывали одиннадцать сорок пять; вероятнее всего, это и было время, на которое неизвестный Глебу подрывник запланировал взрыв.

Такая вводная в корне противоречила всему, что Слепой знал об этом деле. По плану, первым должен был прогреметь взрыв в метро, и только потом, когда уцелевшие хлынут наверх, настала бы очередь грузовика. Впрочем, так решил он сам; это было логично и казалось единственно верным, но логика срабатывает не всегда, да и уважаемый Саламбек — не примитивный компьютер, чтобы всегда и во всем ее придерживаться…

Он опять испытал крайне неприятное чувство потери опоры, как будто земля вдруг ушла у него из-под ног. Малейший просчет мог очень дорого обойтись, а установленный на без четверти двенадцать будильник безмолвно и красноречиво свидетельствовал, что просчет таки есть. И просчет, судя по всему, крупный.

А может, татарин, пьяная скотина, просто перепутал время? Ему сказали: без пятнадцати двенадцать, — а он услышал: двенадцать… А?..

Как бы то ни было, время шло, и осталось его до невозможности мало. Глеб еще раз внимательно осмотрел устройство и, как и в самом начале, мало что понял. После минутного размышления он пришел к выводу, что очутился в незавидном положении пресловутого киногероя, которому предстоит выбрать, какой из двух одинаково подозрительных проводков перерезать. «Так тебе и надо, — подумал он с тихим отчаянием. — Будешь знать, как ржать над серьезными фильмами!»

Подумав, что сыграть в русскую рулетку еще успеет в любом случае, Глеб присел на мешок с гексогеном, вопреки собственным правилам закурил, достал из отсыревшего кармана телефон и набрал знакомый номер.

По счастью, Забродов ответил сразу же, как будто ждал звонка.

— Легок на помине, — вкусно, с аппетитом жуя, сказал он. — А я как раз о тебе думаю…

— Частный случай так называемой телепатии, — сказал Глеб. — Извини, Илларион, на обмен любезностями нет времени. Мне нужна профессиональная консультация.

— Весь внимание, — сказал Забродов и что-то с хрустом надкусил.

— Вопрос простой, — сказал Глеб. — Какой провод резать: черный или желтый?

Забродов перестал жевать.

— Ты что, выпил? — спросил он осторожно.

— Давай по делу, а? — взмолился Глеб. — А то, боюсь, выпить мне уже не доведется.

— Если по делу, я должен, как минимум, знать, о чем идет речь, — быстро и деловито проговорил Илларион.