Машина стояла, упираясь расколотым поперек бампером в левую створку железных ворот. Ворота отделались маленькой вмятиной, да и грузовик почти не пострадал — даже фара уцелела. В кабине по-прежнему бормотало радио, передавая неутешительный прогноз погоды на ближайшие три дня.

Как и ожидал Глеб, рычаг переключения скоростей оказался передвинутым в нейтральное положение, что автоматически превращало машину без водителя в неуправляемую, предоставленную воле земного тяготения телегу. Пленник, напротив, обманул его ожидания: вместо того, чтобы, воспользовавшись занятостью «помощника депутата», задать стрекача, он каким-то непостижимым образом ухитрился сползти с сиденья и завалиться под переднюю панель, где и пребывал до сих пор, моргая оттуда на Глеба слезящимися, как у старой собаки, и такими же тоскливыми глазами.

— Эк тебя угораздило, — весело сказал ему Глеб, с лязгом захлопывая дверцу. — Что, неудобно? Ну, ничего, терпи, Казань! Кто же виноват, что тебе на месте не сидится?

— Ты об этом еще пожалеешь, — дрожащим голосом неуверенно пообещал Фархад Назмутдинов.

— Молчи, татаро-монгол, — сказал ему Слепой. — Ты за меня век должен Бога молить… то есть, я хотел сказать, Аллаха. Ты знаешь, что твой обкуренный приятель учудил? Подсунул в кузов бомбу с часовым механизмом. Хлопок слышал? Это она и была… Дотикало бы до одиннадцати сорока пяти, и — пишите письма в рай, до востребования…

Он включил зажигание, и на приборной панели засветились электронные часы. Татарин, кряхтя от натуги, вывернул шею и с риском ее сломать посмотрел на циферблат. Мерцающие зеленоватым фосфорическим светом цифры показывали одиннадцать сорок две.

— Шакал, — с ненавистью сказал Фархад и обмяк, покорно застыв в дьявольски неудобной позе зародыша, втиснутого в чересчур маленькую для него картонку из-под обуви.

Аккуратно сдавая назад, чтобы развернуть грузовик, Глеб мимоходом удивился: он вовсе не ожидал, что пленник поверит ему так быстро и с такой готовностью.

Он прибыл на место заранее, в одиннадцать сорок две, и неторопливо прогулялся вокруг станции метро, с глуповато-восторженным видом глазея по сторонам. Вечно спешащие куда-то москвичи и против собственной воли втянутые в бешеный ритм мегаполиса гости столицы то и дело задевали его зонтами, натыкались на него, спотыкались об него, окидывали его торопливым взглядом — то сердитым и хмурым, то ядовито-насмешливым, то полным веселого недоумения — и спешили дальше, забыв о нем в привычной сутолоке рабочего дня.

Впрочем, полное равнодушие окружающих к колоритной фигуре в зеленоватом костюме, розовой рубашке, пестром галстуке и нелепых черных туфлях было кажущимся. За передвижениями гостя из ближнего зарубежья, напоминавшими бесцельный дрейф дохлого карпа в наполненном суетящимися мальками корыте, уже в течение некоторого времени наблюдала пара внимательных, оценивающих глаз.

Упомянутые органы зрения принадлежали профессиональному щипачу Николаю Рябову по кличке Никола Питерский. Это не блещущее оригинальностью погоняло прямо указывало на происхождение Николая Александровича; имея в виду все то же происхождение, его одно время пытались звать Президентом, но кличка не прижилась: Президент из Николы Питерского был такой же, как и Николай Александрович — то есть никакой. По той же причине после недавних президентских выборов никто даже не пытался назвать его Премьером.

Впрочем, на вора и бандита он тоже не походил — такое сходство при его специальности служило бы большой помехой, заставляя потенциальных клиентов держаться от него на расстоянии, исключающем вероятность прямого контакта, при котором только и возможен тайный незаконный переход имущества из рук в руки, на жаргоне следователей именуемый кражей. Более всего Питерский напоминал оставшегося не у дел и уже успевшего слегка опуститься спортсмена — футболиста или, скорее, легкоатлета, — проедающего последние гроши из полученных некогда премиальных, которые прежде не успел пропить.

На Лубянку Питерского занесло по делам, не имеющим никакого отношения к его профессии, и, выходя из метро, он не имел в виду ничего противозаконного: нужно совсем лишиться инстинкта самосохранения или очень сильно, прямо-таки до самозабвения, любить зону, чтобы промышлять в местечке с таким красноречивым, всемирно известным названием. Но, краешком глаза выхватив из суетной толпы неспешно передвигающийся светлый зеленоватый костюм при черных туфлях и коричневом зонтике, Никола просто не мог удержаться. Перед ним был не просто лох, а лох хрестоматийный, прямо-таки эталонный; таких, наверное, еще немало сохранилось где-нибудь в глубинке, но в центре Москвы такого, пожалуй, уже и не встретишь.

Острой нужды в деньгах Никола Питерский не испытывал; с чисто профессиональной точки зрения данный конкретный случай тоже не представлял интереса: работать этого фраера было все равно, что отнимать пустышку у грудного младенца. Но в опытном щипаче вдруг проснулся коллекционер: ТАКОГО клиента он до сих пор не только не обслуживал, но как-то даже и не видел. Его ощущения были сродни ощущениям маститого зверолова, годами охотившегося на крупных хищников и впавшего в экстаз при виде мелкой, невзрачной, серенькой, но при этом абсолютно не известной современной науке парнокопытной скотинки. Да и не такой уж серенькой, кстати; расцветкой гражданин с коричневым зонтиком больше напоминал попугая или какую-то другую, куда более экзотическую птицу из не помеченных ни на одной карте, несуществующих тропиков Южной Украины.

Пропустить такое диво Питерский, естественно, не мог. Понаблюдав за клиентом пару минут, он на глаз оценил приблизительные размеры ожидаемой добычи. Сказать что-либо определенное по поводу лопатника потенциальной жертвы не представлялось возможным. Впрочем, приезжие провинциалы обладают восхитительной привычкой таскать при себе изрядные суммы наличных, необходимые для выживания в Москве и приобретения здесь по несусветным ценам всевозможного, сплошь и рядом совершенно не нужного им барахла.

Итак, в перспективе Питерского ожидало вступление во владение более или менее тугим лопатником — он же бумажник, он же кошелек, он же, сами понимаете, портмоне.

Далее, на загорелой шее остриженного под горшок рыжеусого сына солнечной Украины болтался на черной ленте цифровой фотоаппарат — большой, не ширпотребовский, с солидной матрицей и мощным объективом — словом, из тех, за которые в магазинах просят не менее двух тысяч зеленых американских рублей, а то и разноцветных европейских фантиков. Это уже было кое-что, хотя выручить за него больше пятихатки Питерский, разумеется, не рассчитывал.

Еще где-то на теле лоха должен был находиться мобильный телефон. Пошарив по нелепо перекошенной фигуре профессиональным взглядом, Питерский обнаружил характерное вздутие в районе правого кармана пиджака. Вообще-то, тырить мобильники было ниже его достоинства, но обуянный гордыней и страстью истинного коллекционера Никола решил, что выжмет этот редкий фрукт досуха, чтобы после было о чем вспомнить. В конце концов, никому не нужный мобильник можно просто повесить на стенку, чтобы в неудачные дни один случайный взгляд в ту сторону разом поднимал настроение…