Я немного отстранила его, чтобы видеть его лицо.

– Кто с ней это проделывал? – спросила я.

Он покачал головой. Он порывался снова привалиться ко мне, но я крепко держала его за плечи.

– О чем ты? – осведомилась я.

Адам утер нос тыльной стороной ладони. Рука у него тряслась.

– Не мог бы ты мне объяснить, о чем ты говоришь? – нетерпеливо повторила я.

– О Джиме. – Он презрительно ухмыльнулся. – О папе. Если притвориться, что он действительно когда-то заслуживал, чтобы его так называли.

– При чем тут вообще твой папа?

– Он был сволочью, – бросил Адам.

– Как это? Почему? – Язык у меня шевелился быстрее, чем мысли.

– Он ее разрушил. Все из нее выколотил.

Мне словно отвесили пощечину. Я так и упала на диван.

– Ты о чем? Она его любила. Он ее любил. Что ты такое говоришь?

Он снова уронил голову в ладони.

– Что он сделал? – напирала я.

– Он приходил домой и избивал ее до полусмерти, вот что он делал. День за днем. Это было… все равно что смотреть, как с каждым разом прекрасный цветок все больше увядает.

– Она тебе это рассказывала? – спросила я ошеломленно.

– Зачем? – отозвался он. – Я все видел своими глазами. Мы оба видели – я и Джеймс. Каждый вечер после работы он шел в паб, а она ждала его с ужином на столе. Но почти каждый раз он заявлял, что она все сделала не так, швырял тарелки об стену и давал ей пощечину.

Я сидела не шевелясь.

– Я видел, как его рука движется по воздуху – словно в замедленном режиме. И потом он ударял ее. И она тихо вскрикивала, сдерживалась, чтобы нас не разбудить. Но мы сидели на верхней ступеньке лестницы и все это видели сквозь перекладины под перилами. И внутренне молились, чтобы это кончилось.

– Но ты уверен? Я хочу сказать – ты уверен, что видел именно это? Ты же был совсем маленький. Может, на самом деле все было не так, как выглядело. – Я отчаянно пыталась нащупать хоть какой-то смысл в окружавшем меня безумии.

– Я видел то, чего никому никогда не годится видеть. Не говоря уж о детях вроде нас. Конечно, мы были еще слишком маленькие, чтобы понять, почему папа бьет маму и заставляет ее плакать. Но мы знали, что это неправильно. Мы вынашивали тайные планы – как втроем сбежим к морю, обратно в Уитстабл – один раз мы отдыхали там летом, еще до папиной смерти. Он с нами тогда не поехал, мы были там с тетей Линдой, Фрейзером и Юэном. Мама тогда казалась такой счастливой – вдали от него.

– Как он умер? – осторожно спросила я.

Адам смотрел в пол, словно глубоко задумавшись.

– Однажды ночью у него случился инфаркт – после того, как он пришел домой из паба. Просто упал на пол в кухне – и все, конец. Мама разрешила нам с Джеймсом не ходить в школу на следующий день. Одела нас в рубашки с галстуками. В доме все так и гудело – полицейские, похоронные агенты и тому подобное. – Он безрадостно улыбнулся. – Помню, как у меня все чесалось от этой рубашки, воротник натирал шею. Помню, я из-за этого больше переживал, чем из-за папиной смерти. И я думал – видно, это со мной что-то не так. Я ничего не чувствовал. У меня просто все онемело внутри.

– А тебя он когда-нибудь бил? – спросила я.

– Нет, он и пальцем не трогал ни Джеймса, ни меня. При нас он разыгрывал из себя образцового папашу и мужа. Но я-то знал. Я знал, что он делает потом, когда мы уходим. Мама тоже знала, у нее в глазах прямо читался страх. Но она изо всех сил старалась его не показывать.

– Ты ей ни разу не говорил о том, что видел?

Он покачал головой:

– У нее бы сердце разорвалось, если бы она узнала, что я знаю. Она так старалась делать вид, что он самый лучший муж и самый лучший отец. Даже тогда все их друзья считали, что он – замечательное приобретение. И что ей повезло. Но никто из них не знал его по-настоящему. Они не знали, какой он за закрытыми дверями. И откуда им было знать? Она его выгораживала тогда. И продолжает это делать сейчас.

Мне вспомнились все эти снимки, которые я видела. Фотографии этой пары, лучащейся любовью. Фотографии их друзей, которые явно завидовали их любви.

– Мне так жаль. – Я приблизилась к нему, прижала его голову к своей груди. – Никакой ребенок не должен такого видеть.

Все это было как-то нелогично. Да и где тут найти логику? Мне очень хотелось как-то оправдать все поступки Памми. Конечно же должна существовать какая-то причина, какое-то объяснение, почему она стала такой. Но, как я ни пыталась, мне все никак не удавалось ничего такого найти. Чем больше я об этом размышляла, тем труднее мне становилось понимать ее поступки. Если с ней так плохо обращались в прошлом, зачем же она так старается намеренно причинять боль другим?

Когда пришло время крестить ребенка, я просто помешалась на неотвязных помыслах о том, как же это я увижу Памми, Джеймса – и Кейт. Почему-то меня тревожили и мысли о Кейт. Теперь я уже представляла ее не союзником, не тем единственным человеком, который по-настоящему способен понять мои беды, а сообщницей преступления Памми. Это давало Памми еще больше власти надо мной, еще больше силы провоцировать меня. И меня страшила мысль о том, что скоро мне придется увидеть их вместе.

На крестины я купила новое платье, уговаривая себя, что оно придаст мне уверенности, ослабит чувство вины, которое охватило меня, когда я протянула кассиру свою карточку.

– Елки-палки, немного ярковато, тебе не кажется? – заметил Адам. – Мне придется темные очки надеть.

– Ты думаешь – чересчур? – Я посмотрела на себя, на этот канареечный шифон. Мне в нем было очень комфортно. Асимметричный крой возвращал моей фигуре очертания, которые были у нее до беременности. И никому не нужно знать, что под платьем на мне утягивающее белье Spanx.

– Нет, мне нравится, – отозвался Адам. – Я просто радуюсь, что уже кончился сезон желтых нарциссов. А то нам пришлось бы чертовски долго тебя среди них искать.

Он засмеялся, и я шмякнула его сумочкой.

Поппи, радостно побулькивая, наблюдала за препирательствами родителей из середки нашей кровати.

– Хорошо, что я на тебя надела слюнявчик, мисс, – проговорила я, подхватывая ее и сворачивая в клубок кремовой тафты. – Мы же не хотим, чтобы ты закапала себе все платье, верно?

– Ты уверена, что ей не было бы удобнее в слипе? – спросил Адам, пытаясь запихнуть ее вместе с платьем (которое было ей великовато) в детское автокресло.

Я фыркнула и оттолкнула его неловко шарящую руку:

– Вот оно. – Я со смехом просунула пальцы вглубь тафтяного свертка и вытащила крепление. – Так, где же второе?

– Ей бы карету, как у Золушки, – пошутил Адам. – В ней она будет отлично себя чувствовать.