И что остается прибавить такой даме, как разве то, чтобы ее полюбил такой совершенный придворный, как сочиненный нашими друзьями, и чтобы и она взаимно полюбила его. И так оба в полноте обретут свое совершенство.

LVIII

Окончив свою речь, синьор Маньифико умолк. И синьор Гаспаро тут же подвел итог, весело глядя на синьору Эмилию:

– Теперь точно не посетуешь, будто синьор Маньифико не довел придворную даму до пределов совершенства! Теперь уж, если найдется такая хоть одна, даже я соглашусь, что она ровня нашему придворному.

– Я обязуюсь найти ее вам, как только вы найдете этого придворного, – ответила синьора Эмилия.

Мессер Роберто снова вставил свое слово:

– С тем, что женщина, сочиненная синьором Маньифико, совершенна, не поспоришь. Но в этих последних чертах, относящихся к любви, мне кажется, он сделал ее уж слишком суровой, особенно настаивая на том, чтобы она своими словами, жестами и повадками лишала всякой надежды воздыхателя, всеми способами приводя его в отчаяние. Ведь каждый знает, что человеческие желания не простираются туда, где нет надежды. Бывают женщины, которые, быть может гордясь своей красотой и достоинствами, на слова любви сперва отвечают, что никогда не пойдут навстречу, но потом начинают смотреть милостивее и приветливее, как бы отчасти смягчая надменность слов благосклонностью поступков. Но если эта дама и поступками, и словами, и всем поведением полностью лишает надежды, то, думаю, наш придворный, если он не глуп, не станет ее любить; и она, оставшись без любящего, так и не приобретет чаемого вами совершенства.

LIX

– Я за то, чтобы моя придворная дама лишала не всякой надежды, но лишь надежды на дела бесчестные, – отвечал синьор Маньифико. – А если придворный так благороден и сдержан, как сочинили его наши друзья, он не станет не только на них надеяться, но и желать их. Ибо если причиной любви этого придворного к моей даме будут ее красота, нрав, ум, доброта, познания, скромность и многие другие свойства, которые мы ей дали, то непременно и цель этой любви будет добродетельной. И если придворный завоюет любовь моей дамы такими средствами, как благородство, воинская храбрость, познания в литературе и музыке, учтивость, большое изящество в речах и беседах, – то по необходимости и сама цель любви будет одного качества со средствами, которыми она достигается.

Кроме того, как на свете существуют различные виды красоты, так и желания мужчин бывают различны. И многие пугаются и не решаются ухаживать, видя в женщине такую степенную, серьезную красоту, что, когда она ходит, стоит, шутит, делает любое дело, всякий раз своей сдержанностью внушает некое почтение смотрящему на нее. Куда чаще, привлекаемые надеждой, любят женщин легких и ласковых, столь любезных и нежных, что они во взгляде, словах, поступках выказывают как бы теплящуюся в глубине страсть, которая обещает легко разгореться в любовь. Иные, опасаясь обмана, любят женщин, которые столь свободны во взглядах, речах и поступках, что делают первое приходящее им в голову с такой простотой, за какой не скрывается никакой задней мысли. А есть и немало возвышенных душ, которые, считая, что доблесть состоит в преодолении трудностей и что сладчайшая победа – завоевать то, что другим кажется неприступным, смело решаются любить красоту женщины, выказывающей бо́льшую суровость, чем другие, во взгляде, словах и поступках. Тем самым они желают доказать, что их доблесть в состоянии подчинить неприступную душу, склонив даже волю, строптиво бунтующую против любви.

И эти мужчины, столь уверенные в себе, считая себя защищенными от обмана, легко влюбляются в женщин, которые сметливостью и искусством прикрывают тысячи плутней, или же в высокомерных красавиц, скупящихся на лишнее слово, на малейшую улыбку, будто презирая того, кто ими любуется или за ними ухаживает. Есть и другие, удостаивающие любви только тех женщин, которые буквально во всем проявляют высшее изящество, самые благородные манеры, сочетают в себе все знания и все грации вместе, словно собрав цвет добродетелей со всего мира.

Так что, если моя дама лишится ухаживаний, порожденных низменными надеждами, без поклонников она все же не останется, ибо обязательно найдутся вдохновляемые как ее заслугами, так и сознанием собственной доблести, позволяющей им сознавать себя достойными ее любви.

LX

Мессер Роберто пытался противоречить, но синьора герцогиня осадила его, подтвердив правоту синьора Маньифико, а затем добавила:

– У нас нет причин жаловаться на синьора Маньифико. Считаю, что сочиненная им придворная дама вполне под стать нашему придворному, да еще и с некоторым преимуществом, – ведь синьор Маньифико преподал ей уроки в любви, чего не сделали сочинившие придворного.

– Да, очень полезное дело – научить женщин любви, – вставил Унико Аретино. – Редко мне приходилось видеть таких, которые бы это умели. Но почти все они соединяют с красотой жестокость и неблагодарность к тем, кто вернее всего им служит и по своему благородству, учтивости и добродетели был бы достоин получить в награду их любовь, но при этом часто отдают себя в добычу набитым глупцам, порочным бездарям, – а те их не только не любят, но и ненавидят.

Поэтому, чтобы они гнушались таких ужасных ошибок, может быть, хорошо бы прежде всего научить их, как избирать поистине достойного любви и как впоследствии любить его. Для мужчин это не столь необходимо, ибо они и так слишком хорошо это знают. Я сам это могу подтвердить, ибо меня не учил любви никто, кроме божественной красоты и еще более божественного нрава одной госпожи, – так что не обожать ее было не в моей воле и не требовалось мне в этом ни искусства, ни наставника. Думаю, что так бывает со всеми, кто истинно любит. Поэтому более уместно было бы учить придворного тому, как сделаться любимым, чем как любить.

LXI

– Вот и поведайте нам об этом, синьор Унико, – сказала синьора Эмилия.

Унико ответил:

– Думается мне, речь должна идти о том, как, ухаживая за женщиной и делая ей приятное, приобрести ее благоволение. Но о том, в чем женщины видят настоящее ухаживание и что им приятно, надо бы, наверное, послушать самих женщин. Им часто хочется вещей столь странных, до каких ни один мужчина не додумается, а порой они даже сами не знают, чего им хочется. Поэтому хорошо, если бы вы, синьора, – поскольку вы женщина и, следовательно, должны знать, что нравится женщинам, – взяли на себя этот труд и принесли всем нам великую пользу.

– Вы, синьор Унико, имеете у женщин такой безусловный успех, что не нужно лучшего доказательства ваших познаний в этой области, – сказала синьора Эмилия. – Вы прекрасно знаете все способы завоевать их милость; вам и впору быть наставником в этом деле.

– Синьора, – ответил Унико, – самый полезный совет, который я мог бы дать одному влюбленному, – это помешать вам влиять на даму, чьей милости он ищет. Ибо сколько бы добрых качеств ни видели во мне, как вы говорите, остальные женщины, – все они, вместе с самой преискренней любовью, не помогли мне сделаться любимым ею, не пересилив ту неприязнь ко мне, которую вы ей внушили.