– Феликс! Артур! Феликс! Артур! Кто-нибудь!

Я умолкла. Вода доходила мне до подбородка, одежда сковывала тело панцирем. До берега было совсем близко, но я знала, что у меня не хватит сил доплыть.

А потом я услышала плеск весел, и несколько пар рук втянули меня в подошедшую лодку. На берегу заметили горящую яхту и послали моряков проверить, что происходит.

– Там еще двое в воде… – прошептала я, прежде чем потеряла сознание.

Но их так и не нашли.

В сущности, мне осталось дописать всего несколько строк, но я ленюсь.

Над замком Четырех ветров распахнуло крылья жаркое лето, и кузнечики звонко стрекочут в высокой траве. Пакет, который Артур оставил мне в одну из наших последних встреч, оказался документами на замок, который он подарил мне.

Прочитав их до конца, мой отец удивленно моргнул несколько раз и выдавил из себя:

– Ты должна отказаться. Артур планировал передать тебе Фирвинден как свадебный подарок… но сейчас… в данных обстоятельствах…

– В каких обстоятельствах? – спросила я сердито. – Я его не убивала! Мы сидели в лодке, все было хорошо… то есть более или менее хорошо… И тут на него что-то нашло, он пытался застрелить Феликса, они стали драться…

– На твоем месте, – нерешительно заметил отец, – я бы отказался.

– Вот что я сделаю, – объявила я, подумав. – Я поеду туда с Ружкой и решу, что мне делать с этим неожиданно свалившимся на меня замком… Может быть, он разрушен сильнее, чем мне говорили… или еще что-нибудь… Одним словом, – заключила я, – на месте я определюсь.

Но замок Четырех ветров почти не изменился, разве что плющ сильнее оплел его стены. На глади пруда по-прежнему покачивались листья кувшинок, и уже знакомая горничная Ядвига выбежала из замка мне навстречу.

– Я всем говорила, что вы вернетесь, обязательно вернетесь, а они не верили, даже пастор не верил! Тогда я показала им портрет… сняла его с чердака…

– Что еще за портрет? – спросила я. Ружка, вертевшаяся возле меня, махнула лапой, пытаясь поймать бабочку, которая хотела сесть ей на нос.

– Ваш портрет, – ответила Ядвига. – То есть он не ваш, но совсем как ваш…

Портрет, о котором она говорила, находился в столовой. Очевидно, его спустили с чердака и прислонили к стене, так и не найдя для него подходящего места. Это было огромное полотно, изображавшее в полный рост молодую женщину, одетую по моде то ли XVI, то ли XVII века. Лицо было незабываемое – прекрасное и злое одновременно, но уж точно не из тех, которые можно забыть, увидев хоть раз. У ног незнакомки лежала рысь.

– Ну и где она похожа на меня? – с недоумением спросила я, пожав плечами. – А картина, конечно, замечательная, даже краски почти не поблекли… Вот что: пригласите-ка на ужин пастора Тромберга, Августина Каэтановича и… ну, допустим, доктора Мюллера… Любопытно будет услышать, что именно они скажут о картине.

Однако у моих старых знакомых портрет вызвал неоднозначные отклики.

– Возможно, Кранах или в манере Кранаха, – объявил Августин Каэтанович. – А впрочем, я в живописи полный профан…

– Любопытная дама, – задумчиво уронил пастор, разглядывая портрет. – Если посмотреть на Ружку и на рысь на портрете, становится ясно, что художник писал не с натуры. Это, пожалуй, скорее стилизованная рысь, и она, возможно, обозначает, кем является изображенная на картине женщина.

– Каким это образом? – проворчал доктор Мюллер.

– Ну, допустим, рысь была на гербе ее рода, – пояснил пастор. – Тогдашние художники обожали такие символы.

– Ядвига отчего-то считает, что эта дама – та самая графиня-католичка, жена Конрада Рейтерна, – произнесла я. – Еще Ядвига уверяет, что я похожа на портрет, хотя это вовсе не так…

– Пожалуй, я бы сказал, что некоторое сходство присутствует, – проговорил доктор Мюллер, изучая лицо на портрете. – Но полного тождества нет. И уж тем более мы не можем быть уверены, что перед нами портрет той самой графини…

– А вот тут вы не правы, – вмешался Августин Каэтанович. – В гербе ее рода как раз была рысь. Так что это вполне может быть наша графиня.

– Красивая была женщина, – заметила я. – Жаль, что она погибла таким ужасным образом. И убил ее наверняка какой-нибудь серый, незначительный человечек, которого она даже не опасалась.

Пастор Тромберг откашлялся, снял пенсне и стал тщательно его протирать.

– Боюсь, он был вовсе не серый и не незначительный, – сказал он серьезно. – Я тут, знаете ли, наводил порядок в церковных архивах и наткнулся на любопытнейшую записку, которую оставил местный пастор, который жил несколько веков назад. Одним словом, графиню убили вовсе не крестьяне и не те, кому не нравилась ее вера. Ее убил брат ее мужа, который хотел заполучить замок. Когда стало известно, что графиня ждет ребенка, младший брат понял, что скорее всего замка Четырех ветров ему не видать, ну, и решился на крайние меры. Потом он признался в своем грехе пастору, который решил на всякий случай оставить письменное свидетельство. Мало ли, вдруг грешнику пришло бы в голову, что он зря поведал ему свою тайну, и он пожелал бы сделать с ним то же, что и с женой брата…

– Боюсь, все это не имеет ко мне никакого отношения, – твердо проговорила я. – Я не графиня и даже не дворянка, у меня нет герба, замок достался мне случайно, и… между мной и дамой на портрете нет вообще никакого сходства. Ну, тут нарисована рысь, и у меня есть рысь, но это же ничего не значит.

– Вы просто не знаете местные поверья, – хмыкнул доктор Мюллер. – Раз в триста или пятьсот лет – я забыл, сколько именно – призрак замка Четырех ветров может возвращаться в мир живых, и тогда ему подвластно то, чего не могут обычные люди.

– Не возвращаться, доктор, а перерождаться в другого человека, – возразил пастор Тромберг, – и еще он должен принадлежать к семье владельцев замка или быть с ними связанным узами брака, потому что здесь источник его силы.

– Ну, тогда вы меня успокоили, – засмеялась я, – потому что я никак не связана с семьей Рейтерн. Так что…

– Да, но вы – нынешняя владелица замка. Разумеется, это не значит, что я советую вам верить во всю эту галиматью, – добавил пастор. – Достаточно того, что в нее будут верить местные крестьяне, и это внушит им почтение к вашей персоне… ну и, разумеется, некоторый страх. Полагаю, что в наше неспокойное время вам такое отношение вовсе не повредит.

– Вряд ли я задержусь в замке надолго, – сказала я. – Понимаете, я считаю себя городским человеком…

И все же я задержалась. Мне пришлось вникать в дела, отдавать распоряжения, а вскоре в гости приехала Дарья Семеновна с дядей Густавом и Тимошей, которого она забрала к себе на воспитание. Потом прибыли мои издатели, из Петербурга и Митавы, и самые разные знакомые, и Серафимы из Фридрихштадта, и Креслеры из Германии, и всякие родственники, ближние и дальние, и все восхищались Фирвинденом. А Саша, например, так и вовсе сказал, что такой замок – мечта каждого, а кто утверждает обратное, заслужил прожить свой век в лесном шалаше.