Распутин в голубой шелковой рубахе, в поддевке, черных бархатных шароварах, высоких лаковых сапогах, чистый и причесанный, казался встревоженным. Поцеловавшись трижды, он поблагодарил меня, что я сразу их принял. Сели в гостиной. Теребя бородку, старец стал жаловаться, что ему не на кого положиться: «Нет, паря, верных людей… Все убийцы». Он жаловался, что Хвостов хочет его убить. Он хотел и просил, чтобы я взял на себя его охрану и охранял бы его моими людьми. Тогда он будет спокоен, а то его убьют. «Все убийцы».

Я стал успокаивать его, что петербургское Охранное отделение очень хорошо охраняет. Но что ни я, ни мой отряд, мы не можем его охранять, не имеем права. Что у нас одна забота, одна обязанность — это охрана государя и его семьи. «Вы знаете это отлично, Григорий Ефимович. Ведь, кроме государя с семьей и императрицы-матери, мы никого не охраняем. Даже великих князей и тех охраняет петербургское Охранное отделение». Я старался быть убедительным. Он слушал внимательно, впиваясь в меня пытливо. Казалось, он хотел прочесть мои мысли. Глаза его кололи, как иглы. Казалось, он понял. Казак доложил, что готов чай. Пошли в столовую. Распутин попросил мадеры. Ее не оказалось. Случайно нашлась бутылка шампанского. Он обрадовался. Выпив стаканчик, два — повеселел, стал речистей. Рассказал, что у него произошло вчера со Штюрмером у митрополита. Все сходилось с тем, что мне уже было известно. Хотят, чтобы он уехал, а он не уедет! Никуда. Ни за что.

— Они, милой, по дороге-то убьют меня! Беспременно убьют! А если не убьют, то так сошлют, что и сам царь не узнает, куда упрятали.

Старец разволновался. Он горячился по адресу Хвостова. Он рассказал, как Хвостов старался напортить мне у государя, когда узнал, что дворцовый комендант выставил мою кандидатуру на пост петроградского градоначальника.

— Они против тебя, милой. Он УБЕДИЛ Папу против тебя, парень. Понимаешь ли — У-БЕ-ДИЛ, — подчеркивал он. — Он много говорил, ну и У-БЕ-ДИЛ…

И вновь посыпались упреки и жалобы на Хвостова:

— Нехороший человек. Обманщик. Все взял, что надо было, и обманул. Совести нет. Жулик. Просто жулик. Ну и капут ему. Капут!

Распутин рассказал, что государь приказал Штюрмеру указать трех кандидатов на место Хвостова. Что некоторые уже забегали к нему.

— А я сказал — не мое дело. Папа сам знает. Буду вот звонить сегодня Папе: пусть не принимает завтра Толстого. Он добивается… Пусть откажет… Гнать его надо, убийцу. Убивец! Убивец!..

Старец осушил стакан, вскочил и, засунув руки в шаровары, зашагал по комнате.

Казак убирал со стола.

— Ишь ты, всю бутылку осушил один, — заметил он.

— Да, пьет здорово, — ответил я.

А видимо, большой сумбур идет, приходило мне в голову, если Распутин так сильно перетрусил и обращается к нам за защитой. Не верит Петрограду. Все изолгались, изынтриговались. Результат работы первого министра из рядов Государственной думы.

Я поспешил одеться и поехал в Царское в автомобиле. Было уже поздно. Миновали город. На душе было нехорошо. Десять лет я в Царском Селе. Государь знал и ценил мою службу. Был высоко милостив. Верил. И вот является министр от «общественности», лжет, клевещет государю, и доверие колеблется… Так из-за чего же тогда служить… Пора уходить… Было уже очень поздно, когда добрались до Царского Села. Утром предстоял отъезд в Ставку, надо было собираться.

2 марта, в 10 утра, я входил к дворцовому коменданту. Накануне, приглашая меня на этот час, генерал сказал, смеясь: «И я вам дам отчет о моих свиданиях». Это была, конечно, только шикарная любезность. Генерал умел молчать.

— Ну, я был у них, — начал он, торопясь и укладывая несессер. — Мне все говорили про внутреннее положение, точно это мое дело. Точно я могу тут что-либо сделать, чему-либо помочь… Ну а Хвостов… тут что-то очень не чисто… очень…

Вот и все, что я услышал от генерала. Он укладывал маленькие бутылки «Куваки». Тон его был настолько прост, шутлив и неофициален, что и я позволил себе в том же тоне сказать ему попросту: «Да не поддерживайте вы его, ваше превосходительство. Ведь дрянь же он чистейшая. Подведет вас. Вы сами видите, как он запутался, как увяз». Генерал расхохотался и со словами «Да, да, конечно» стал прощаться, торопясь во дворец. Кургузкин уже подавал шашку.

А во дворце в это время решался вопрос о министре внутренних дел. Об удалении Хвостова государь уже решил твердо. Он так ясно видел всю некрасивую правду этого «дела», что держать Хвостова, при своей моральной чистоте, государь просто не мог. Ведь он читал все документы, вплоть до покаянных писем Ржевского и Илиодора включительно. Он знал «дело» лучше всякого Штюрмера. И еще накануне Штюрмер по требованию государя дал список трех кандидатов на пост министра, вместо Хвостова: князя Николая Голицына, графа Алексея Бобринского и егермейстера Петра Стремоухова. Государь повелел быть министром внутренних дел Штюрмеру.

Ровно в полдень императорский поезд унес государя в Ставку.

Оставшаяся в Царском Селе царица была глубоко потрясена всем случившимся. У нее начались невралгические боли головы. Пришлось прибегнуть к массажу и электризации головы. Морально царица страдала очень, вполне сознавая свою вину в деле назначения Хвостова министром.

«Я в отчаянии, — писала она 2 марта государю, — что мы через Григория рекомендовали тебе Хвостова. Мысль об этом не дает мне покоя. Ты был против этого, а я сделала по их настоянию… Им овладел сам дьявол, нельзя этого иначе понять».

Однако и этот тяжелый, наглядный урок не остановил царицу от советов своему августейшему супругу. Искренно веря, что она умно помогает государю, она продолжает советы. Царица советует удалить адмирала Нилова, сменить Поливанова, Сазонова, Бонч-Бруевича[90]. Выдвигает Иванова на пост военного министра. Предостерегает государя относительно Игнатьева и даже Воейкова и т. д. и т. д. Царица была искренно уверена, что весь круг преданных и верных людей государю — это: Распутин, Вырубова, Саблин да еще несколько человек, и это всё. Все остальные на подозрении: кто больше, кто меньше.

Она верила в это и убеждала в этом государя. Но государь отлично это понимал и очень часто поступал против ее советов, руководствуясь своим опытом. Но иногда его решения совпадали с желанием царицы. Утверждать же огульно, что государь делал по управлению только то, что хотела царица, — это большая ошибка.

Это значит — не знать фактов и не знать характера и принципов государя. Император Николай II вовсе не был так прост и бесхарактерен, как думали многие.