Все это мне с горечью докладывали в Охранном отделении, показывали документы. Начальник отделения генерал Глобачев был хорошо осведомлен, что делается по подготовке революции. Но он был бессилен, так как на верхах министерства слишком были поглощены личными интригами и, в сущности, не понимали того процесса, который происходил в недрах общества, в его разных классах.

По военно-промышленным комитетам докладывали Поливанов и Алексеев. Государь считал, что за тактику комитетов ответствен военный министр, то есть Поливанов, почему и покарал за революционные выпады съезда именно Поливанова. Очень популярный в думских кругах, Поливанов не пользовался любовью государя и был очень нелюбим большинством министров, коллег по кабинету. Мелочный, желчный, мстительный, антипатичной наружности, он мало с кем ладил. Надеясь на общественную поддержку, он позволял себе резкие выпады против Совета министров и самого Штюрмера. Государь знал это.

Не пользовался он симпатиями и среди лиц, окружавших государя. От военных, которые разговаривали с государем откровенно, его величество знал много нехорошего про Поливанова. Наконец, в самое последнее время государю стали известны факты, плохо рекомендовавшие Поливанова. Особенно много шума наделал случай с полковником К. Открылась вакансия на один очень важный по военному снабжению и по военным поставкам пост. Пост хлебный. По просьбе заинтересованного в том Гучкова и при большой поддержке Родзянко, который, кажется, даже не знал полковника К., Поливанов ходатайствовал перед государем о назначении на тот пост именно полковника К. Между тем К. был изгнан официально из одного столичного клуба за неправильную, чтобы не сказать сильнее, игру в карты.

Жена его была большевичка и подвизалась в Швейцарии. Я был тогда в Петрограде. Предполагаемое назначение производило большой шум. Ко мне приехали два лица, знавшие хорошо, за что был исключен К., возмущавшиеся предполагаемым назначением, и тем более, что санкцию на назначение должен был дать государь, значит, и новые нарекания за позорное назначение пошли бы на государя. А для войны тот пост в тылу был очень важен. Проверив факты, мне сообщенные, я срочной телеграммой, шифрованной, предупредил об этом генерала Воейкова. Воейков выполнил свой долг. Представленный Поливановым кандидат был государем отклонен.

После этого случая подошло дело военно-промышленных комитетов, и, наконец, с 7 по 13 марта у Поливанова происходило большое принципиальное несогласие со Штюрмером по рабочему вопросу, в связи с забастовкою на Путиловском заводе. Поливанов действовал и выступал в Думе, не считаясь ни с Советом министров, ни с его председателем. А 13 марта вопреки распоряжениям правительства Поливанов способствовал тому, что в прессе появились сведения о закрытом заседании Государственной думы 7 марта, о прениях и резолюциях. Это переполнило чашу долготерпения государя. В тот же день его величество письмом объявил генералу Поливанову, что освобождает его от занимаемой должности, будучи недовольным его политикой по отношению к Военно-промышленному комитету. 16-го числа государь подписал приказ, пометив его 15-м числом. Почти все министры были довольны уходом Поливанова. Правые тоже. Оппозиция приписала увольнение влиянию царицы Александры Федоровны.

Новым военным министром был назначен генерал Шуваев. Он зарекомендовал себя очень хорошо как главный интендант. Это была фигура серая и бесцветная. Многие этому назначению удивлялись. Говорилось тогда много и о том, что Поливанов был уволен без рескрипта, без всякой гласной благодарности. В письме же генералу государь поблагодарил его «за девятимесячные труды в это кипучее время».

В те же дни, 12 марта, состоялось высочайшее утверждение заключения 1-го департамента Государственного совета о назначении судебного следствия над генералом Сухомлиновым. В таком исходе дела большую роль сыграл Поливанов. В угоду общественности он добивал своего старого врага.

15 марта, по просьбе А. А. Вырубовой, я заехал к ней. Она очень волновалась. Вся история с Хвостовым отразилась на ней. Она даже похудела. Ее засыпали анонимными письмами. Ее пугали тем, что убьют. В общем, вопрос шел об ее охране. Я посоветовал ей кое-что в смысле техническом, советовал не очень доверять высказываемым в глаза симпатиям, быть настороже, не гулять в парках общего пользования. Странно было давать эти советы и предостережения больной женщине на костылях. Казалось бы, ну, кто может напасть на больную женщину, да еще на костылях? Но тогда возбуждение против нее и против императрицы было очень обострено. В этом большую роль сыграл Хвостов с его сплетнями. Особенно были возбуждены военные, по госпиталям, так как главная легенда была — шпионаж.

В те дни Хвостов сплетничал, находясь в Москве. Стараясь успокоить Анну Александровну, я сказал ей, что так как ее домик посещается иногда их величествами, то я установлю постоянную около него охрану. Что старший из охранников будет действовать согласно с ее санитаром при ее выходе из дома, особенно когда она садится в экипаж. Я ее успокоил за наше Царское Село, посоветовав относительно Петрограда переговорить со Штюрмером и уверив, что генералу Глобачеву она может вполне верить; советовал ездить в Петроград предпочтительнее автомобилем, а не поездом, разъяснил, почему именно. Я обещал охранять ее при ее поездке в Евпаторию.

Дома Анна Александровна была обаятельна. Ее невинные глаза ласкали. Улыбка, голос тянули к себе. Вспоминались слова старца: «Аннушка украла мое сердце». Живи она с ним «На горах» Мельникова-Печерского[92], была бы она «богородицей».

12–13 марта происходили съезды Земского и Городского союзов в Москве. Настроение было приподнятое. Оппозиция усиливалась. Земский съезд еще оставался при старой форме пожелания министерства доверия, Городской же союз уже высказывался за ответственное министерство. Последнее требовалось все тверже и решительней. Об этом много говорили правые. Это дошло и до дворца. Бывший министр Маклаков добился того, что его приняла царица, и умолял, дабы государь не соглашался на требование съездов.

Он очень настраивал царицу против съездов, забыв, что в свое время сам проглядел их формирование и что только его и Джунковского политической близорукости союзы обязаны образованием и бесконтрольным, до абсурда, существованием. Оба съезда, однако, протекли вполне лояльно. Оба прислали телеграммы его величеству и удостоились милостивых ответов. Правда, что съезды послали телеграммы и великому князю Николаю Николаевичу, который и расшаркался в ответах перед общественностью. Все показывало, что оппозиция усиливается и что правительство бессильно сделать что-либо против этого.

19 марта государь вернулся в Царское Село и пробыл там неделю. Затем выехал на фронт. Ехали на Юго-Западный фронт. Злободневною темою разговоров было смещение главнокомандующего того фронта генерала Иванова. Его не любил Алексеев. Ставка не была им довольна. 17 марта государь подписал рескрипт Иванову и назначил его состоять при своей особе. Старик брюзжал, что он