– По рукам, Трофимыч! Надеюсь, на этот раз обойдется без коллизий!

– Отлично! На твоем месте я поступил бы так же. Чтобы твое наземное путешествие не было столь трудным, сделаем так: ты отправишься в Николопетровку на обыкновенном автобусе, честно заплатив за билет, и там найдешь врата…

После короткого объяснения я, подивившись сказочным возможностям Штурмана, не мог не спросить:

– Скажи мне, Трофимыч, почему же ты сам тогда не вернулся назад? Для тебя это – плевое дело, и Абхинава…

– Вот именно – Абхинава! Открыв врата, я тут же дал бы ему понять, что я и есть тот, кого он ищет, и это погубило бы все. В этом случае я никогда не смог бы вернуть команду домой.

– Но ведь с твоими способностями ты мог бороться!

– Я не борец. Я штурман, и оставим этот разговор. Мне и без того было тошно все эти годы. Так тошно, что порой хотелось убить кого-нибудь!

Сказав это, он осекся и посмотрел на меня исподлобья. Я сделал вид, что не обратил на его слова никакого внимания.

Вот так и вышло, что я вновь оказался в этой таежной сибирской деревне, в которой мне довелось когда-то испытать столь противоречивые чувства и эмоции. Наверное, никогда больше мне не случится столь глубоко копнуть собственную душу и узнать о себе и жизни так много, как я узнал здесь, во время моего трехмесячного проживания у крестьянина-единоличника Якова Угрюмова в странном 1930-ом году.

Попросив водителя высадить меня на околице, я выпрыгнул из маленького желтого «Пазика» и медленно побрел в сторону главной улицы, перебирая в памяти все то, что здесь со мною случилось.

Саму деревню было не узнать – она расстроилась, география улиц и переулков изменилась, многих крестьянских изб не существовало больше, а на их месте выросли новые, более современные и основательные, и лишь гора Киржатка все так же виднелась чуть в стороне от деревни, указывая направление к мертвому Улюку.

Однако у меня не было охоты любоваться новой Николопетровкой, – я спешил поскорее справиться с поручением Штурмана и вернуться наконец-то домой. К тому же был вечер, солнце почти зашло и я не хотел медлить. С трудом отыскав среди новостроек место, где когда-то стояла изба Якова, я пошел в том направлении.

…Дом вырос передо мною, словно гриб атомного взрыва – разрастаясь и заполняя собою пространство. Проходя через открытые для меня Штурманом врата, я сосредоточился на том, что видел и потому успел восхититься непередаваемым в своей грандиозности визуальным искажением пространства и времени. На долю секунды я почувствовал себя избранным, ибо лишь немногим удается поучаствовать в чем-то подобном. А сознание того, что своими действиями я, быть может, сумею помешать гнусному профессору в его гадких планах, наполняло меня какой-то жутковатой гордостью.

Я похвалил себя, что догадался одеться потеплее – погода была зимней и температура воздуха – заметно ниже нуля. Видимо, недавно прошел снег, и белый, пушистый его слой, еще не попорченный следами людей и животных, покрывал всю округу, создавая какое-то нелепо-предновогоднее настроение.

Я осмотрелся. В опустившихся сумерках я узнал знакомый лог, забор и очертания надворных построек. Проведя за работой в хозяйстве Якова многие часы, я был хорошо знаком с расположением всех служб усадьбы и смог без труда отыскать нужный мне хлев, в стене которого находился тайник. Я исходил из того, что Трофимыч не ошибся в расчетах и Карты Навигации, о которых я уже столько слышал, все еще находятся там.

Снег скрипел под моими сапогами, когда я, идя задами вдоль забора, миновал баню и остановился у стенки хлева. Уже совсем было собравшись вскрыть тайник, я услышал, как хлопнула дверь сеней и кто-то вышел на крыльцо.

Этот вышедший замер ненадолго, не то размышляя о жизни, не то просто наслаждаясь свежим зимним воздухом, затем прошел в пригон и, справив малую нужду, о чем свидетельствовало шипение разбиваемого струей снега, вернулся назад к крыльцу. Испытывая нетерпение, я переминался с ноги на ногу, не догадываясь, что выдаю себя снежным скрипом.

«Есть кто здесь?» – донеслось со стороны крыльца, и я, обомлев на мгновение, чуть было не прыснул со смеху, так как узнал в этом голосе свой собственный. Ну, конечно же! Я отлично помнил, как стоял этой ночью с ушибленным коленом во дворе и прислушивался к скрипу снега за сараями, гадая, человек это или животное! Значит, сейчас я – тот, который у крыльца, – решу зайти в дом, чтобы одеться потеплее, но так и не выйду больше, смалодушничав. Нужно лишь немного терпения…

Так и вышло. Минутой позже я беспрепятственно приблизился к задней стене хлева, сунул палец в предусмотрительно показанную мне когда-то Яковом выемку и поддел доску, закрывающую небольшую нишу-тайник. Волк Дым, разумеется, не шелохнулся в своей будке, так как мой запах был ему отлично знаком. Зачем попусту суетиться? Пошарив в выложенном сеном ящике под крышей, я нащупал перевязанный шнурком сверток плотной шероховатой бумаги и, сунув его за пазуху, приткнул доску на место, не повредив «запорного приспособления». Я тихо засмеялся, поняв смысл показавшихся мне когда-то странными слов Якова, намекнувшего, что он предотвратил кражу Карт тем, что показал мне тайник. Теперь-то я знал, кто был тем загадочным «вором»!

Искушение приблизиться к окну и попытаться еще раз – хотя бы раз! – увидеть мою Аглайку было велико, но я поборол его, испугавшись мысли, что могу тем самым погубить всю затею и, не дай Бог, нарушить ход событий. Я не решился сунуться в божественный замысел, хотя давно уже и не был уверен в том, что Богу есть дело до выкрутасов проститутки-истории, изменчивой и беспомощной в руках такого проходимца, как треклятый профессор Райхель. Бесконечное разрастание Древа Миров было, должно быть, самой сутью бытия, и то, что где-либо происходит в настоящий момент, не имеет абсолютно никакого значения в глобальном масштабе. Я не знаю, как поступил бы профессор с Картами, окажись они у него, и допускаю даже, что великое знание, заключающееся в них, он употребил бы на что-то весьма непотребное, но вот удалось ли бы ему поколебать равновесие вселенной? Пожалуй, на этот счет я останусь скептиком.

Морозец, пробравшийся под хлипкую мою телогрейку, что я одолжил у бабы Клавы, напомнил мне о реальности окружающего и уязвимости моей телесной оболочки, которую я срочно должен был переносить назад, дабы не замерзнуть. Бросив прощальный взгляд на казавшуюся мне теперь такой уютной и родной избу Якова Угрюмова, я с сожалением вернулся в лог и вошел во врата, которые честный Трофимыч держал для меня открытыми.

В глазах Штурмана заблестел огонек надежды, когда я, удостоверившись, что никто не наблюдает за нами, протянул ему добытый мною сверток. Возможность длительных бесконвойных свиданий, заслуженная Трофимычем безупречным поведением, сильно облегчала мне задачу, а паспорт моего отца – респектабельный и нигде не «засвеченный», убирал последние преграды. Мне, правда, пришлось несколько замаскироваться, чтобы скрыть возраст, но рыжеватые пушистые усы и недельная щетина меня отнюдь не портили, и я даже подумывал о том, чтобы навсегда оставить себе этот облик.