– Мррэм, – ответил я и попытался поднять руку, чтобы погладить его, но не смог: на моих плечах все еще покоились две головы, а с обеих сторон ко мне прижимались теплые тела.

Я повернул голову вправо, собираясь сказать Ся, что мне нужно встать и найти кабинку освежителя. Но выяснилось, что мое правое плечо служит подушкой вовсе не Ся, а Минерве.

Быстро оценив ситуацию, я понял, что данных недостаточно, и вместо того, чтобы обратиться к Минерве с надлежащим почтением, которое могло оказаться уместным, а может, и неуместным, я просто поцеловал ее – или позволил себя поцеловать, выразив соответствующее желание. Зажатый с обеих сторон, с котенком на груди, я был беспомощен – почти так же, как Гулливер, – и не мог сам подарить поцелуй.

Однако Минерва не нуждалась в моей помощи – ей хватало собственных талантов. Когда она отпустила меня, как следует расцелованного, я услышал голос слева от себя:

– А меня?

У Гретхен было сопрано, а это был чей-то тенор. Повернув голову, я увидел Галахада.

Я лежал в постели со своим врачом. Вернее, с двумя моими врачами.

Когда я был мальчишкой в Айове, меня учили, что если я окажусь в такой ситуации, лучше всего с воплем бежать прочь, чтобы спасти свою «честь» или ее мужской аналог. Девушка могла бы пожертвовать своей «честью», многие так и поступали. Но если она вела себя благоразумно и в конце концов выходила замуж, пусть даже на седьмом месяце, «честь» вскоре отрастала заново, и официально считалось, что она вступила в брак девственницей, имея полное право презирать согрешивших женщин.

А вот с «честью» парней было сложнее. Лишившись ее с другим мужчиной (то есть в том случае, если его застукали), парень мог, если повезет, в конце концов оказаться в Госдепартаменте – а если не повезет, перебраться в Калифорнию. Но в Айове места для него не было.

Все эти мысли промелькнули у меня в голове в один миг, а следом за ними всплыло загнанное вглубь воспоминание – бойскаутский поход в средней школе и двухместная палатка, которую я делил с помощником нашего скаут-мастера. Всего один раз, в ночной тишине, нарушаемой лишь уханьем совы… Несколько недель спустя вожатый уехал в Гарвард… и, конечно же, всего этого словно и не было.

O tempora, o mores[75] – это случилось давно и далеко отсюда. Три года спустя я записался в армию, дослужился до офицера… и всегда вел себя крайне осмотрительно: офицер, который поддается искушению и забавляется со своими солдатами, не может поддерживать дисциплину. До истории с Уокером Эвансом у меня никогда не было причин бояться шантажа.

Я слегка напряг левую руку.

– Конечно. Только осторожнее – похоже, на мне завелась живность.

Галахад проявил осторожность, не потревожив котенка. Пожалуй, Галахад целуется не хуже Минервы, но и не лучше. В конце концов я решил примириться с неизбежным и получать удовольствие. Терциус – не Айова, Бундок – не Гриннел, и нет причин связывать себя обычаями давно вымершего племени.

– Спасибо, – сказал я, – и доброе утро. Нельзя ли избавить меня от кота? Если он останется там, где он сейчас, я могу случайно утопить его.

Галахад обхватил котенка левой рукой:

– Это Пиксель. Пиксель, познакомься с Ричардом. Ричард, это великая честь для нас – к нам присоединился Лорд Пиксель, местный кадет из семейства кошачьих.

– Привет, Пиксель!

– Мррэм.

– Спасибо. А как насчет кабинки освежителя? Она мне очень нужна!

Минерва помогла мне подняться с кровати и придержала меня, положив мою правую руку себе на плечи. Галахад принес мою трость, и они вдвоем повели меня в кабинку. Оказалось, что мы не у Ся – кабинка переместилась на другую сторону спальни и была просторнее, как и сама спальня.

А я узнал о Терциусе еще кое-что: оборудование здешних освежителей было настолько разнообразным и сложным, что по сравнению с ним привычные мне санузлы в «Золотом правиле», Луна-Сити и так далее выглядели примитивно, как деревенские нужники, до сих пор встречающиеся в отдаленных уголках Айовы.

Ни Минерва, ни Галахад не дали мне попасть впросак из-за незнания особенностей терцианской сантехники. Когда я выбрал не то приспособление и собрался справить мучившую меня нужду, Минерва просто сказала:

– Галахад, лучше сам покажи Ричарду – у меня нет нужного оснащения.

И Галахад показал. Ну, тут я вынужден был признать, что Галахад оснащен куда лучше меня. Вообразите Давида Микеланджело (Галахад вполне сравним с ним по красоте) с орудием втрое большим, чем то, которым наделил Микеланджело своего Давида, – и вы получите представление о Галахаде.

Никогда не понимал, почему Микеланджело, с учетом его вкусов, так предвзято относился к изображаемым им мужчинам, неизменно уменьшая размеры их естества.

Закончив утренний туалет, мы втроем вернулись в спальню, где меня ждал очередной сюрприз – я даже не успел набраться смелости и спросить, где и как мы оказались, что стало с остальными, особенно с моей ненаглядной… когда я слышал ее голос в последний раз, она швырялась галактиками, делая безрассудные ставки. А может, прыгала среди галактик. Или делала то и другое.

Одна стена спальни исчезла, кровать превратилась в кушетку, за исчезнувшей стеной оказался великолепный сад – а на кушетке, играя с котенком, сидел человек, с которым я мимоходом встречался в Айове две тысячи лет назад. По крайней мере, так говорили другие – сам я до сих пор сомневался насчет двух тысяч лет. Впрочем, мне было трудно переварить даже то, что Гретхен стала старше на пять лет. Или на шесть. Или на сколько-то там.

Я уставился на него:

– Доктор Хьюберт?

– Привет. – Доктор Хьюберт посадил котенка рядом с собой. – Идите сюда и покажите ногу.

– Гм… – (Это его чертово высокомерие!) – Сначала вам нужно поговорить с моим врачом.

– Господи! – Он пристально посмотрел на меня. – Неужели все должно быть по уставу? Ладно.

– Дайте ему осмотреть ваш трансплантат, Ричард, – тихо сказал за моей спиной Галахад. – Если вы не против.

– Как скажете.

Я поднял свою новую ногу и ткнул ею в лицо Хьюберта, остановив ее в сантиметре от его огромного носа. Он даже не вздрогнул – получилось, что я сделал это впустую, – и не спеша склонил голову влево.

– Будьте любезны, положите ее мне на колено. Так будет удобнее для нас обоих.

– Ладно, валяйте.

И я оперся на трость, чувствуя себя достаточно устойчиво.

Галахад и Минерва молча держались в стороне, пока доктор Хьюберт осматривал и ощупывал мою ногу. Но действия доктора казались мне не слишком профессиональными: у него не было инструментов, так что он пользовался лишь невооруженным глазом и пальцами, пощипывая и потирая кожу, всматриваясь в заживший шрам. Внезапно он поскреб подошву ногтем большого пальца. Каким должен быть рефлекс? Пальцы поджимаются или наоборот? Я всегда подозревал, что врачи проделывают это лишь из вредности.