class="p1">Екатерина, не желая быть вовлеченной в споры, ответила Фальконе: «Есть старая песня, гласящая «что будет, то и будет» — вот мой ответ на змею. Ваши доводы убедительны»{471}. Позднее, в апреле, Екатерина снова вернулась к той же теме: «До меня доходят одни похвалы скульптуре. Лишь одна персона заявила, что ей бы хотелось видеть одежду более складчатой — иначе глупцы могут подумать, что это женская сорочка. Но вы ведь не можете ублажить каждого!»{472} Гранитный валун, расщепленный молнией и известный из-за этого как «гром-камень», нашли в Лахте, в Карелии[39], и сочли идеальным постаментом для конной статуи.

После того, как Екатерина сама осмотрела камень, она объявила о награде тому, кто придумает наилучший способ доставить его в Петербург. Победило предложение перекатить камень по специально сооруженной дороге от Лахты к северному берегу Финского залива. Предприятие заняло пять месяцев. Отсюда на огромной барже его отбуксировали по Неве к месту назначения. К концу мая 1770 года Екатерина все еще успокаивала Фальконе, который на этот раз нервничал из-за отсутствия откликов на его работу (недавно была открыта для обозрения глиняная копия):

«Я знаю, что вы сняли покроет и что в целом все довольны. Если люди ничего не говорят вам, то это из деликатности. Одни чувствуют, что недостаточно квалифицированны, другие, возможно, боятся обидеть вас, высказав свое мнение — но большинство просто не находит предмета для дебатов. Не… следует видеть все в черном цвете»{473}.

В течение 1770 года Екатерина поняла, что ей необходимо более просторное здание для размещения разрастающейся художественной коллекции. Архитектора Юрия Фельтона, немца по происхождению, родившегося в Петербурге, призвали пристроить неоклассическое продолжение к Малому Эрмитажу. Это здание стало известно как Старый Эрмитаж. Оно должно было вместить не только галереи, но и библиотеку, медальный отдел и бильярдную комнату (бильярд всегда был одним из любимых времяпрепровождений Екатерины).

В это же время Екатерина все больше начинает интересоваться парками и их обустройством. В мае она издает приказ по закладке в Царском Селе «Английского парка». Этот термин стал определять живописный или ландшафтный парк, в котором искусство помогало создать «эффект естественности». Два года Екатерина работала над тем, что подразумевала под «Английским парком». Она писала Вольтеру:

«Сейчас я обожаю английские парки — изгибы, мягкие склоны, пруды в форме озер, архипелаги сухой земли — и питаю полное презрение к прямым линиям и симметричным аллеям. Я ненавижу фонтаны, которые терзают воду, вынуждая ее двигаться вопреки природе; статуи сосланы в галереи, вестибюли и так далее. Одним словом, англомания — хозяйка моей флоромании»{474}.

С 24 по 26 июня 1770 года русские войска вступили в битву с турками в Чесменском заливе Эгейского моря и одержали решительную победу. Большая часть турецкого флота была уничтожена. Екатерина изложила то, что ей рассказали, в письме Вольтеру (и значит, всей остальной Европе):

«Мой флот — под командованием не моих адмиралов, но графа Алексея Орлова — сначала побил вражеский флот, а потом полностью сжег его в порту Чесма… Почти сто судов всех видов были превращены в золу. Не смею сказать, сколько мусульман погибло: говорят, почти двадцать тысяч…

Война гнусное дело, сир! Граф Орлов рассказывал: в день после сожжения флота он с ужасом увидел, что вода порта Чесма, который не очень велик, стала цвета крови — так много турок было там убито»{475}.

Через десять дней имела место битва при Ларге. Она также завершилась победой русских. Одним из офицеров, награжденных за участие в битве, был Григорий Потемкин, к этому времени генерал-майор кавалерии. Его наградили орденом святого Георгия третьей степени (императрица основала этот орден 26 ноября 1769 года). 20 июля императрица посетила благодарственный молебен в соборе Казанской Божьей матери в честь победы на реке Ларга. На следующий день состоялась битва при Кагуле, и 2 августа императрица присутствовала еще на одном благодарственном молебне.

Помимо потерь, обычным порядком понесенных при военных действиях, русско-турецкая война подвергла Российскую империю угрозе бубонной чумы, так как последняя часто бушевала в Турции и на примыкающих к ней землях. Власти знали об этой опасности с самого начала, и к концу мая самый авторитетный по этому предмету доктор Иоганн Лерш был послан во Вторую армию под командование генерала Петра Панина (брата Никиты Панина), который шел осаждать турецкую крепость Бендеры. 27 августа Екатерина тайно приказала принять карантинные меры в Киеве, который служил основным центром снабжения войск и таким образом являлся местом, откуда чума могла распространиться по всей империи.

К несчастью, чума уже достигла Киева, хотя первые проявления прошли незамеченными. 9 сентября генерал-губернатор города наконец, объявил о присутствии болезни. Десятью днями позже императрица приказала оцепить Украину кордонами. Генерал-губернатору Москвы фельдмаршалу Петру Салтыкову тоже было приказано установить проверочные посты на реке, протекающей через Серпухов. К 3 октября власти Киева говорили уже о «лихорадке с пятнышками», которая обычно считалась менее опасной, чем «чумное нездоровье» или моровая язва. Тем не менее 10 октября доктор Лерш прибыл в город, чтобы принять меры против чумы, и 1 ноября императрица отправила специального эмиссара, чьей задачей было наблюдать за сдерживанием болезни на Украине.

Тем временем Екатерине приходилось уделять свое беспокойное внимание еще одной теме — а именно приему принца Генриха Прусского, младшего брата короля Фридриха (который впервые познакомился с Екатериной, когда та едва выходила из детского возраста; тогда он обсуждался как возможная партия). Он прибыл в Петербург в конце октября. Политической целью его визита была поддержка раздела Польши, каковой был на руку и Пруссии, и России, — хотя стороннему наблюдателю казалось, что гость прибыл в основном для возобновления знакомства с Екатериной и для знакомства с Россией.

В конце октября императрица и великий князь, которому недавно исполнилось шестнадцать, сопроводили принца Генриха в Царское Село, где все и пробыли несколько дней. Екатерина рассказала своей подруге, мадам Бьельке, что принц