ко мне большое дружелюбие. До свидания, мадам, прости — те за путаное письмо; меня три раза прерывали, пока я писала его»{484}.

Уильям Ричардсон был менее склонен верить, что принц Генрих хорошо проводит время:

«Город с начала зимы бурлит беспрерывными празднованиями и весельем: пиры, балы, концерты, спектакли, оперы, салюты и маскарады постоянно чередуются — и все в его честь, дабы развлечь Его королевское высочество принца Генриха Прусского, знаменитого брата настоящего короля. И все-таки Его королевское высочество выглядит не слишком веселым»{485}.

Думается, у рожденной в Германии императрицы было больше шансов понять неразговорчивого пруссака, чем у английского учителя.

Принц Генрих уехал домой 19 января — в тот же день, когда был подписан контракт о найме некоего Джона Буша для работы в императорских парках. Мистер Буш, на деле Иоганн Буш, родился в Ганновере, но перебрался в Лондон в середине сороковых годов описываемого века. Там он создал прекрасный детский парк в Хакни. Оттуда его репутация распространилась по всей Европе. Екатерина отправила в Англию одного из своих архитекторов, Василия Неелова, который в числе первых занялся английским парковым дизайном в Царском Селе, и его сына Петра — с заданием изучить дизайн английского парка и уговорить Буша приехать поработать для нее. Продав свое дело, Буш со всей своей немаленькой семьей двинулся в Россию. Сначала он был направлен в Ораниенбаум, получив жалованье в тысячу пятьсот рублей в год.

Принадлежавшая Екатерине концепция парка в Царском Селе ни в коем случае не ограничивалась растениями, прудами и даже нарочито примитивными дорогостоящими капризами ради них самих. Она использовала открытые пространства, чтобы воссоздать свою империю в миниатюре и в монументальной и символической форме напомнить о ее победах. Этот процесс открылся в начале 1771 года созданием плана Триумфальных арок и Ростральной колонны (известной также как Чесменская колонна), возведенной впоследствии Ринальди в центре Большого пруда в честь победы российского флота под командованием Алексея Орлова и капитана Самуэля Грейга (уроженца Шотландии, который поступил на русскую службу, чтобы сражаться с турками, и вырос до одного из самых значимых русских адмиралов). «Если эта война продолжится, — писала Екатерина Вольтеру 14 августа, — мой парк в Царском Селе вскоре будет походить на кегельбан, потому что каждую замечательную победу я отмечаю каким-нибудь монументом»{486}.

В начале 1771 года Екатерина также вернулась к интенсивным поискам, которые обдумывала еще в 1768 году, — поискам подходящей невесты для великого князя Павла. Это, как она полагала, был не только необходимый шаг для обеспечения непрерывности наследования — в виде внуков; это был также путь отвлечения мыслей молодого Павла от идеи, что теперь, когда он уже почти взрослый, ему пора разделить с нею власть или даже — боже упаси — вытеснить ее с трона. У нее еще оставалось слишком много работы, чтобы позволить сыну подвергнуть опасности ее положение.

Теперь она еще больше уверилась в необходимости удержания власти и в неоценимости пользы, которую ее правление уже принесло России и будет приносить впредь. Екатерина была намерена не повторять со своим сыном ошибки, какую совершила императрица Елизавета со своим племянником Петром, поэтому первые шаги по посвящению в тайны секса были сделаны, когда Павлу едва исполнилось четырнадцать лет. Снова была привлечена молодая вдова, чтобы провести обучение — и получилось так, что она задержалась далеко не на одну ночь. Ее звали София Чарторыйская, и она была дочерью бывшего губернатора Новгорода. Юный Павел — который уже проявлял себя любителем женщин — увлекся Софией; их отношения продолжались несколько лет. В 1772 году София родила ему сына. (По некоторым причинам сын был назван Семеном Великим; он умер в Западной Индии в 1794 году.) Однако Павлу объяснили, что эта связь лишь временная, и никаким эмоциональным заблуждениям не будет позволено встать на пути его подходящей женитьбы.

Человеком, которого Екатерина выбрала для помощи в осуществлении своей цели, был барон Ассебург — датский посланник при ее дворе, похоже, обладавший всеми необходимыми источниками информации. Барон и императрица приступили к безжалостному обсуждению — чтобы не сказать критическому разбору — молодых принцесс Европы.

Первой девушкой, появившейся в списке кандидаток, была принцесса Луиза Сакс-Готская, чья бабушка по отцу была из дома Ангальт-Цербстских — отец Екатерины был ее кузеном. Более того, дядя принцессы Луизы был женат на одной из теток Екатерины с материнской стороны. Екатерина предложила барону Ассебургу использовать это двойное родство как достойный предлог для матери принцессы посетить императрицу в сопровождении обеих дочерей — в надежде, что Екатерина обеспечит своих молоденьких родственниц, даже если ни одна из них не подойдет в качестве невесты для Павла. Тактика Екатерины в этом деле была почти идентичной тому, как поступила императрица Елизавета, вызвав ее самоё с матерью из Цербста много лет тому назад. Она даже провела четкое сравнение: «Если вам нужен пример, чтобы уговорить княгиню согласиться на такое путешествие, вы можете сослаться на меня. Моя мать приехала сюда под предлогом поблагодарить императрицу от имени семьи за различные благодеяния, которые она нам оказывала»{487}.

«Худшее, что может случиться, — продолжала Екатерина, — это вмешательство неудачи, если ни одна из двух девушек нам не подойдет. Но что мать теряет? Она получит таким образом приданое для дочерей, с которым сможет устроить их потом где угодно. Что касается остального, расходы по путешествию вряд ли разорят ее, так как будут возмещены ей тут, и она может сохранять свое инкогнито до тех пор, пока не прибудет в Россию, где все ее затраты будут оплачены»{488}.

Екатерина попросила барона убедиться, если возможно, что принцесса Луиза, которая воспитывалась как лютеранка, подобно ей самой, еще не прошла конфирмацию в этой вере и не пройдет до отъезда в Россию — «потому что протестанты становятся упрямыми с этого момента, а до того у них есть возможность выбора религии»{489}. Наиболее приемлемой для Екатерины кандидаткой на роль будущей невестки была принцесса София Доротея Вюртембергская. Но ей было только одиннадцать лет — она была слишком мала, чтобы рассматриваться серьезно. Императрица хотела на этом этапе сохранить дело в тайне (скорее всего, неосуществимое стремление, так как различные дворы Европы были связаны друг с другом): «Думаю, чем меньше окажется посвященных,