очень внимателен и дружелюбен с нею, хотя она боится, что ему может быть довольно скучно{476}. Из описания Уильяма Ричардсона ясно, что пруссак позволил русским придворным немного развлечься за свой счет:

«Он ниже среднего роста; очень худ; имеет достаточно твердую походку, скорее горделивую поступь, словно хочет ступать решительно, — но в облике и жестах не хватает достоинства. Он темноволос и носит свои замечательно густые волосы собранными в пучок, прикрывая их небольшим париком. Лоб у него высокий; глаза большие, чуть косящие; когда он улыбается, верхняя губа в середине приподнимается. Взгляд выражает здравомыслие и наблюдательность, но без особого дружелюбия: его манеры скорее важны и жестки, чем любезны. Когда я встретил его первый раз, он был одет в светло-голубой сюртук с серебряной тесьмой и красный жилет с голубыми бриджами. Он не особо популярен среди русских, и с их понятиями они склонны вышучивать его вид, особенно парик»{477}.

В воскресенье 28 ноября в честь принца Генри при дворе был устроен маскарад. Его посетили три тысячи шестьсот человек, заполнив двадцать одно помещение Зимнего дворца. Уильям Ричардсон описал некоторые костюмы:

«Большая часть компании пришла в домино или в одежде капуцинов. Хотя некоторые любопытные личности доставили массу удовольствия… Императрица, когда я увидел ее, была в греческих одеждах; хотя потом мне рассказали, что за время маскарада она два-три раза меняла костюм. Принц Генрих Прусский был в белом домино. Несколько человек появилось в различных национальных костюмах — китайском, турецком, персидском и армянском. Самой смешной и фантастической фигурой оказался француз, который с замечательным проворством и мастерством представлял обросшего, но очень симпатичного попугая»{478}.

Француз, наряженный попугаем, обратил ироничное внимание в сторону важного пруссака:

«Он болтал с воодушевлением, и его плечи, покрытые зелеными перьями, представлялись частью крыльев. Он привлек к себе внимание императрицы. Образовался круг. Француз, чрезвычайно довольный, размахивал плюмажем, лопотал по-русски, по-французски и вполне сносно по-английски. Дамы шумно веселились, все смеялись — только принц Генрих, который стоял возле императрицы, был таким серьезным и торжественным, что замечательно исполнил свою роль совы. Попугай оглядел его, намеренный взять верх, и, сказав множество приятных слов Ее величеству, поскакал прочь. Но выходя из круга, как будто что-то вспомнил, остановился, оглянулся через плечо на застывшего принца и, точно копируя тон попугая с французским акцентом, выразительно обратился к нему: «Генрих! Генрих! Генрих! — потом нырнул в толпу и исчез. Его королевское высочество смутился; его вынудили улыбнуться, защищая себя, но всей компании вовсе не было смешно»{479}.

Трубы объявили о прибытии Аполлона с временами года и месяцами — их играли дети из Кадетского корпуса и Смольного института. Аполлон произнес речь, обращенную к императрице, а затем пригласил ее вместе со ста девятнадцатью гостями на ужин, который был накрыт на двенадцати столах, по десять человек за каждым. Каждый стол стоял в отдельной нише, представляющей один из месяцев. Большой овальный зал был «освещен более чем двумя тысячами свечей; над нишами проходила большая галерея, где сидели четыре оркестра и большое количество кутил в масках»{480}. Ужин сопровождался вокальной и инструментальной музыкой, а дети представляли балет. Сцена была настолько очаровательной, что даже Ричардсон забыл о своем обычном английском превосходстве:

«С неравными интервалами люди в разнообразных одеждах входили в зал и устраивали казацкие, китайские, польские, шведские и татарские танцы. Все оказалось настолько великолепно и в то же время фантастично, что я не мог не подумать, будто присутствую на каком-то замечательном празднике, описанном в старинных романах»{481}.

Потом компания вернулась в соседний зал, где была сооружена сцена, и дети продолжили выступление. Официальная программа закончилась уже за полночь, танцы же продолжались до пяти часов утра. «Так завершился этот маскарад, — писала Екатерина мадам Бьельке, — которым все, похоже, остались довольны»{482}.

В начале декабря принц Генрих уехал из Петербурга в Москву, где пробыл больше месяца. Он путешествовал инкогнито, поэтому смог избежать протокола, по которому должен был путешествовать брат Фридриха Великого при официальном визите. Он совершенно не обращал внимания на угрозу чумы — а она уже нависла над старой столицей. Москва была полна крыс — и из-за огромного объема хранящегося там зерна, вывозимого из города на баржах, и из-за количества воды, особенно привлекательной для норвежской крысы, чьим местом обитания служили сточные трубы и канавы. Тысячи домашних крыс тоже нашли пристанище в преимущественно деревянных строениях города. Однако в 1770 году никто не осознавал связи между бубонной чумой и носителями блох — крысами. Большинство людей, включая и Екатерину, думало, что чума каким-то образом происходит из подземных источников в форме невидимых испарений, через прямой личный контакт или через грязные предметы, такие как ткань, деньги и бумага — отсюда природа многих предпринимаемых мер предосторожности. Принц Генрих вернулся в Петербург через три дня после того, как московские власти узнали, что в городе действительно разразилась чума.

Первый очаг эпидемии оказался незначительным, ограниченным двумя отдаленными деревянными бараками-флигелями московского общевойскового госпиталя. Среди местного медицинского персонала не было согласия относительно того, действительно ли это чума. Те, кто полагал, что да, считали ее дошедшей до Москвы из Константинополя через Дунайские княжества, Польшу и Украину. Московская полиция и генерал-губернатор Салтыков предприняли обычные меры предосторожности в виде изоляции и дезинфекции{483}.

К новому году Екатерина перестала опасаться, что принцу Генриху может быть скучно в России, и сообщила мадам Бьельке, что, по ее мнению, ему тут нравится:

«Никогда в жизни я не встречала никого, с кем находила бы большее сходство идей: мы часто одновременно открывали рот, и оказывалось, что мы хотели сказать одно и то же. Вероятно, поэтому ему нравилось бывать со мной. Признаюсь вам, что ни один визит знатного лица не был мне так приятен, как этот… По правде говоря, он достоин уважения. Он весел, честен и человечен, ум его развит и отточен; короче, он герой, который проявляет