— Кто они, его друзья?

— Повстанцы.

— То есть коммунисты?

Он допрашивал меня, точно я претендовал на должность агента ЦРУ, а не заведующего столовыми на горнопромышленном руднике.

Это меня немножко задело. Я сказал:

— Повстанцы не всегда бывают коммунистами, если жизнь не толкает их на это.

Мой раздраженный тон развеселил мистера Шюлер-Уилсона. Впервые за все время он улыбнулся, улыбка была удовлетворенная, точно путем хитрых расспросов ему удалось выведать у меня то, что я пытался утаить.

— Вы тонкий знаток, — сказал он.

— Знаток?

— Ну как же — и свой отель у вас был, и служили где-то там в Париже. Боюсь, вам у нас не понравится. Простая американская кухня — вот все, что нам надо. — Мистер Шюлер-Уилсон встал, давая понять, что аудиенция закончена. Пока я допивал виски, он смотрел на меня в упор, еле сдерживая нетерпение, потом сказал: — Очень рад был познакомиться. — И руки не подал. — Бляшку отдадите у вторых ворот.

Я проехал мимо здешней посадочной площадки и здешней пристани. Вернул бляшку. Это напомнило мне иммиграционный пункт на аэродроме Айдлуайлд и как там отбирают разрешение на въезд.

2

Я приехал в отель «Амбассадор» в пригороде Санто-Доминго, где остановился мистер Смит. Обстановка тут была не совсем для него подходящая, — во всяком случае, так мне казалось. Я привык видеть эту сутуловатую фигуру, кроткое, скромное лицо и взъерошенные седые волосы в окружении нищеты. А здесь, в этом просторном, сверкающем холле сидели люди, у которых на поясе были кошельки, а не револьверные кобуры, и если кто-нибудь из них носил темные очки, так только для того, чтобы защитить глаза от слепящего солнца. В холле слышался непрерывный стук одноруких грабителей — автоматов, а из казино доносились возгласы крупье. Все здесь, даже мистер Смит, были с большими деньгами. Нищета сюда не показывалась, она пряталась где-то в городе. Из плавательного бассейна пришла девушка в пестром купальном халате поверх бикини. Она осведомилась у портье, не приехал ли мистер Хохштрудель-младший:

— Точнее, мистер Уилбур К. Хохштрудель.

Портье ответил:

— Нет, мистер Хохштрудель еще не приехал, но мы его ожидаем.

Я послал сказать мистеру Смиту, что прошу его спуститься вниз, отыскал свободное кресло и сел. За соседним столиком пили пунш, и мне вспомнился Жозеф. У него ромовый пунш получался лучше того, что подавали здесь, и я затосковал по моему Жозефу.

С Филипо я провел всего лишь сутки. Он держался со мной вежливо, хоть и несколько скованно, но это был совсем не тот, прежний человек. Я годился раньше, чтобы слушать его стихи, написанные в духе Бодлера, а для войны оказался слишком стар. Теперь ему был нужен Джонс, и он ходил по пятам за Джонсом. В этом горном убежище вместе с ним скрывалось еще десять человек, но, слушая его разговоры с Джонсом, можно было подумать, что он командует по меньшей мере батальоном. Джонс поступал умно — больше помалкивал, но, проснувшись в ту ночь, которую мы провели вместе, я услышал, как он говорил: «Вам надо заявить о себе. Держитесь ближе к границе, чтобы установить связь с газетчиками. Тогда вы сможете потребовать признания». Неужели же, сидя здесь, в этой норе среди скал (а нору, как выяснилось, им приходилось менять ежедневно), они уже расценивали себя как временное правительство? У них было три старых автомата, захваченных в полицейском участке, которые, по всей вероятности, начали свою службу еще в дни Аль-Капоне, две винтовки времен первой мировой войны, дробовик, два револьвера, а у одного и вовсе только мачете. Джонс продолжал тоном старого вояки: «В такой войне надо брать на обман. Помню, мы раз здорово обвели япошек…» С гольф-клубом у Джонса ничего не вышло, но тут он, несомненно, был наверху блаженства. Повстанцы придвинулись к нему вплотную, они не понимали ни слова из его болтовни, но им, видимо, казалось, что в лагерь к ним пришел вожак.

На следующий день меня отправили, дав в проводники Жозефа, — мы должны были попытаться перейти доминиканскую границу. Мою машину и трупы тонтонов, наверно, уже давно обнаружили, и на Гаити мне теперь было не жить. Без хромого Жозефа повстанцы вполне могли обойтись, а кроме того, на него возлагались и другие обязанности. Филипо рассчитывал, что я переберусь через международное шоссе, которое разделяло обе республики на протяжении пятидесяти километров севернее Баники. Правда, и по ту и по другую сторону этого шоссе через каждые несколько километров были гаитянские и доминиканские сторожевые пункты, но он хотел узнать, правда ли, будто по ночам гаитянская охрана покидает свои посты, опасаясь нападения повстанцев. Всех крестьян из пограничной зоны выселили, но, по слухам, в горах все еще действовала группа человек в тридцать, и Филипо нужно было установить с ними связь. Если Жозеф вернется, он принесет ценные сведения, а нет — Жозефом скорее можно пожертвовать, чем другими. Кроме того, они, вероятно, считали, что, несмотря на свой возраст, я уж как-нибудь поспею за прихрамывающим проводником. Оставшись со мной с глазу на глаз, Джонс сказал мне на прощание:

— Я их не брошу, старина.

— А гольф-клуб?

— Гольф-клуб приберегу на старость. После того как мы займем Порт-о-Пренс.

Путешествие наше было долгое, трудное, изнурительное и заняло одиннадцать дней — десять из них ушло на выжидание, внезапные перебежки с места на место, запутывание следов, а в последние два дня было и безрассудство из-за голода. Я обрадовался, когда, спустившись на одиннадцатый день с нашей горы — серой, выветренной, лишенной всякой растительности, мы увидели в сумерках густые доминиканские леса. И здесь сразу обозначились извивы границы: на их стороне — все зеленое, на нашей — голые камни. Горный кряж был тот же самый, но деревья не решались ступить на бедную, сухую землю Гаити. Посредине склона виднелся гаитянский сторожевой пост — кучка обветшалых лачуг, а ярдах в ста от них, по ту сторону шоссе, высился форт, похожий на замок в испанской части Сахары. Незадолго до наступления сумерек гаитянская охрана у нас на глазах покинула свои лачуги, не оставив на посту даже часового. Мы проследили, как они потянулись неизвестно к какому убежищу (здесь не было ни дорог, ни селений — негде скрыться от безжалостных камней), потом я простился с Жозефом, отпустив напоследок нехитрую шуточку насчет его ромового пунша, и сполз по руслу узенького ручья к тому, что так пышно именовалось международным шоссе, а на деле было, пожалуй, немногим лучше пресловутой Южной магистрали, ведущей в Ле-Кей. Утром доминиканцы посадили меня на армейский грузовик, ежедневно доставлявший в