Он, видимо, говорил об отряде, с которым хотел установить связь Филипо. Я вспомнил тот ночной разговор его с Джонсом и как остальные внимали их грандиозным планам об огневой точке, о временном правительстве, о встречах с газетчиками.

— Мне надо поспеть в Монте-Кристи до темноты.

— Поезжайте-ка обратно, в Элиас-Пинас.

— Нет. Я лучше где-нибудь здесь подожду, если вы не возражаете.

— Сделайте одолжение.

У меня была в машине бутылка виски, и я одолжил лейтенанта и этим. Толстяк, продававший ювелирные изделия, попробовал заинтересовать меня сережками, по его заверениям, с сапфирами и брильянтами. Он вскоре уехал в сторону Элиас-Пинаса. Лейтенант купил у него часы, а сержант — две нитки бус.

— Оба подарка одной женщине? — спросил я сержанта.

— Супруге, — сказал он и подмигнул мне.

Время подошло к полудню. Я сидел в тени на ступеньках караульной и размышлял, что делать, если меня не возьмут на фруктовой плантации. Оставалось предложение мистера Фернандеса — неужели мне придется носить черный костюм?

Может быть, уроженцы таких мест, как Монте-Карло, где никто не пускает корней, имеют какое-то преимущество перед другими, ибо они легче приемлют то, что им преподносит жизнь. Как и у всех людей, у нас — у таких вот перекати-поле — в прошлом был соблазн обрести опору в религии или в политических убеждениях, но по тем ли, по иным ли причинам мы не поддались ему. Наш удел — безверие; мы восхищаемся Мажио и Смитами — теми, кто отдает себя служению делу, восхищаемся их мужеством, их цельностью, преданностью идее, но кого, как не нас, робких, не знающих душевного жара, вербует мир зла и добра, мир глупых и мудрых, равнодушных и заблуждающихся. Мы, завербованные, ничего не выбираем, мы только живем, «круговорот с Землей свершая, как дерево, и камень, и скала» {79}.

Эта логическая выкладка была достойна внимания; пожалуй даже, она облегчила мою всегда неспокойную совесть, привитую мне без моего ведома отцами Приснодевы, когда я был еще совсем зеленый. Вскоре солнце стало палить прямо на ступеньки и загнало меня в караульную, с ее тяжелым, спертым воздухом, с ее койками не шире носилок, с портретами красоток по стенам и с памятками о доме — о многих родных домах. Там лейтенант и нашел меня. Он сказал:

— Теперь скоро поедете. Их ведут.

Растянувшись цепочкой в тени деревьев, к караульной медленно шли доминиканские солдаты. Винтовки были у них на ремне, а в руках они несли оружие тех людей, которые выбрались с гаитянских гор и теперь брели за конвоем, еле волоча ноги от усталости, — брели такие растерянные, точно дети, разбившие какую-то ценную вещь. Негры были мне все незнакомы, но почти в самом хвосте этой небольшой колонны я увидел Филипо. Он шел голый до пояса, а правая рука была у него на перевязи, сделанной из снятой рубашки. Поравнявшись со мной, он вызывающе крикнул:

— У нас патронов не хватало, — но, по-моему, он меня тогда не узнал — он видел перед собой только лицо белого, как ему казалось, осуждающее. Колонну замыкали двое с носилками. На носилках лежал Жозеф. Глаза у него были открыты, но он не видел чужой страны, куда его несли.

Один из носильщиков спросил меня:

— Вы этого знаете?

— Да, — сказал я. — Он был мастер делать ромовый пунш.

Носильщики ответили мне неодобрительным взглядом, я понял, что не таким словом надо было почтить покойника (у мистера Фернандеса это получилось бы лучше), и молча, как плакальщик, пошел за носилками.

В караульной кто-то усадил Филипо на стул, угостил сигаретой. Лейтенант втолковывал ему, что перевезти их смогут не раньше завтрашнего дня и что врача здесь нет.

— У меня сломана рука, только и всего, — сказал Филипо. — Я упал, когда мы спускались в ущелье. Это пустяки. Подожду.

Лейтенант мягко проговорил:

— Мы отвели хорошее помещение для таких, как вы. Под Санто-Доминго. В бывшем сумасшедшем доме.

Филипо рассмеялся.

— В сумасшедшем доме. Что ж, правильно. — Потом заплакал. И закрыл лицо руками, пряча слезы.

Я сказал:

— У меня здесь машина. Если лейтенант разрешит, вам не придется ждать до завтра.

— Эмиль ранен в ногу.

— Мы и его захватим.

— Я не хочу отбиваться от своих. Кто вы? A-а… Конечно, я вас знаю. У меня все смешалось в голове.

— Вам обоим нужен врач. Какой смысл сидеть здесь? Вы кого-нибудь ждете оттуда? — Я подумал о Джонсе.

— Там больше никого нет.

Я вспомнил, сколько их шло к караульной.

— Все погибли? — спросил я.

— Все погибли.

Я постарался усадить этих двоих в джипе как можно удобнее, а остальные перебежчики стояли и смотрели на нас с ломтями хлеба в руках. Их было шестеро и еще мертвый Жозеф, который лежал в тени на носилках. Вид у всех шестерых был ошеломленный, будто они еле-еле спаслись от лесного пожара. Мы двинулись, двое помахали нам вслед, остальные стояли, жуя хлеб.

Я спросил Филипо:

— А Джонс… погиб?

— Считайте, что да.

— Был ранен?

— Нет, ноги отказали.

Слова приходилось вытягивать из него. Сначала я думал, что ему хочется все забыть, но он просто был занят своими мыслями. Я спросил:

— Джонс оправдал ваши надежды?

— Он был замечательный человек. С его помощью мы начали кое-что постигать, но времени нам не хватило. Люди полюбили его. Он смешил их.

— Но он не говорил по-креольски.

— А зачем ему были слова? Сколько там человек в этом сумасшедшем доме?

— Около двадцати. Все те, кого вы разыскивали.

— Когда у нас снова будет оружие, мы вернемся в горы.

Я сказал, чтобы утешить его:

— Да, конечно.

— Мне бы только разыскать тело. Похоронить его по-настоящему. Я поставлю камень в том месте, где мы перешли границу, а когда умрет Папа Док, такой же камень мы поставим там, где умер Джонс. Пусть это будет местом паломничества. Пусть его посетит британский посол, а может, и кто-нибудь из членов королевской фамилии…

— Только бы Папа Док не пережил нас всех.

За Элиас-Пинасом мы выехали на хорошую дорогу к Сан-Хуану. Я спросил:

— Значит, он все-таки доказал…

— Что?

— Что может возглавить группу командос?

— Он доказал это еще в войну в японцами.

— Да, верно. Я забыл.

— Он был очень хитрый человек. Вы знаете, как ему удалось провести Папу Дока?

— Да.

— Вы знаете, что он умел чуять воду издали?

— На самом деле умел?

— Конечно, но нам-то и без этого воды хватало с избытком.

— И стрелял хорошо?

— Оружие у нас было такое негодное, такое устарелое. Мне пришлось обучать его стрельбе. Стрелок он был не из лучших, сам рассказывал, что прошел