И, разумеется, никто не знает, сколько актов о неразглашении было подписано и какие за них полагаются штрафы. Только тесный круг людей осведомлён о том, что всё это время в мужском шоу принимала участие девушка. А для всех остальных… я всё тот же Мики Харпер, который с ответственностью подтвердил придуманные агентствами и моим отцом написанные на бумажке слова. Телевидению запретили брать у него интервью – у настоящего Мики – во избежание обнаружения разницы в нашей с ним внешности, но вот журналы и другая пресса с радостью публиковали все его интервью без приложенных к ним фотоснимков.

Для меня было неожиданностью, что он на это согласился. Даже если мой отец и настаивал на этом, без своего собственного желания Мики всё равно бы на это не пошёл. Так что… моя семья теперь в крупном долгу перед ним.

Разумеется, жёлтая пресса пыталась «копать», но никто не станет особо упорствовать, когда в деле замешан известный политик, хоть и инкогнито. Хизер сказала, что существуют специальные люди, которые решают проблемы с неугомонными журналистами и быстро заставляют их умерить пыл. Ещё Хизер ехидно добавила, что это страшные люди и лучше вообще об этом не думать.

Вот я и не думаю. Сколько проблем и кому принесла.

Но вероятнее всего, эти страшные люди наиболее серьёзно потрепали одного человека, которого я вполне могла бы назвать другом…

Винс.

Это была не случайность.

Этот парень отлично знал о моей аллергии на арахис и со спокойной совестью добавил в коктейль своей бабушки парочку хрустящих орешков.

Хизер подслушала разговор родителей, когда они обсуждали это. Как оказалось, Винс всегда был тёмной лошадкой, которая предпочла держаться максимально близко к своему главному конкуренту.

Даже лестно как-то!

Винс считал меня своим главным конкурентом!

Да нет, бред какой-то…

Благосклонность тайного судьи и мой абсолютный слух стали для Винса предметом зависти, и выбрал он меня еще в тот день, когда перекусил все струны на моей гитаре.

«Случайность, – так он сказал тому, кто его допрашивал. – Харпер спал, и я не мог не воспользоваться возможностью устранить одного из конкурентов».

Действительно. Проще простого!

Этот парень не дружит с головой.

Он жил со мной в одной комнате, поддерживал меня и всё это время строил планы о моей нейтрализации, потому что считал меня одним из главных соперников, вот и таскался всегда рядом. Как и отлично притворялся спящим (как и Дрейк), когда Гарри и Жак тащили меня к бассейну. И, оказывается, Винс понятия не имел, какой сильный отёк способна вызвать у меня парочка молотых орешков в коктейле. Думал, у меня просто веко дёргаться начнёт, ну или… не знаю, расстройство желудка случится.

Но отёк гортани?!

Винса могли засудить. Аргументов точно хватило бы. Уверена, что даже Джаред не стал бы возражать. Ведь его сводный брат регулярно выкладывает в Сеть провокационные фото бас-гитариста FB из семейного архива и сам же плодит слухи о том, что Джаред, например, нетрадиционной ориентации или же у него был роман с трансвеститом в Таиланде. И это ещё так – цветочки.

Зависть – страшное чувство. Никогда никому не завидуйте.

Вот до чего зависть довела Винса. Бедняга хотел доказать их общему с Джаредом отцу, что тоже способен стать знаменитым. И это желание сподвигло его пойти по головам.

Интересно, если бы Винс знал, что я девушка, поступил бы так же?

Даже не хочу об этом думать.

И мне жаль, что он отделался малым. Всего-то предупреждением и актом о неразглашении с более ужесточёнными пунктами.

Да. Винсу велели молчать о том, что он спровоцировал мой приступ.

Какой дурак не подписал бы такой акт?

Мой отец не мог поступить иначе. Точнее, те страшные люди, что работали от его лица. Ведь если бы Винса привлекли к ответственности и завели дело, пришлось бы раскрывать личность пострадавшей, а это могло бы неблагоприятно сказаться на карьере моего отца.

Так что… никто ничего не знал. Никто ничего не делал.

Обожаю своего отца.

Но, возможно, из-за того, что виновник не наказан, он и смягчил моё наказание.

Меня даже Интернета не лишили. И теперь я каждый день штудирую его просторы, выискивая новую информацию о Калебе.

Спешу вас огорчить, но наша с ним история не закончилась так же романтично, как начиналась. Всё случилось так, как я и говорила.

Ну, или почти так, как я говорила. Но мои чувства, от которых я планировала избавиться, уже имеют значение. В этом всё же Калеб оказался прав.

Вот только вряд ли он помнит то, что якобы испытывал ко мне.

На следующий же день, когда моё состояние стабилизировалось, он улетел в Сеул, пока его менеджеры занимались «тушением» нового скандала, связанного с парнем, оказавшимся девчонкой.

Он сбежал? И в мыслях не было?

Калеб говорил о том, что у него билет на самолёт и отдуваться на шоу будут остальные члены группы.

После того как он принёс меня медикам, моя мама уже успела поднять тревогу, и на машине «Скорой помощи» меня увезли в частную клинику, где уже ожидала папина свита и его личные врачи.

Калеб просидел у больницы в машине Анемоны до самой ночи. До тех пор, пока не узнал, что моё состояние стабилизировалось и моя жизнь вне опасности.

Откуда я это знаю?

Хизер.

Калебу удалось перехватить мою сестру, когда мама вывела её из дверей больницы и велела водителю отвезти младшую дочь домой. Хизер оказалась не против поговорить с парнем, так безумно похожим на Калеба, и надо же! Он им и оказался. И теперь эта маленькая гадина каждый день выпытывает у меня подробности наших с Калебом отношений.

Отношений…

В тот день, когда я очнулась, Хизер первым делом передала мне его слова. Ведь если бы Калеб попытался прорваться ко мне в палату, это грозило бы новым скандалом с участием наших имен. Но не о себе он беспокоился. Ведь таким образом он в первую очередь привлёк бы внимание к моей семье, и тогда… скандал бы обрёл новые масштабы.

По заверениями Хизер, он несколько раз просил объяснить мне, почему сейчас не рядом и почему улетел в Корею.

Ради меня.

Ради выборов отца.

Ради моей семьи.

Если бы пресса пронюхала, то ни за что бы не проигнорировала его связь со столь известной семьёй.

Больше он ничего не сказал.

«Она и так всё знает», – повторила его слова Хизер и протянула мне маленький, сложенный вчетверо клочок бумаги.

«Седьмое сентября» – вот что там было написано, и клянусь, я готова взять себе второе имя «Семь» и клятвенно на него отзываться.