— Мне кажется, тебе стоит притормозить с этим дерьмом.

— Я-то в порядке. Притормозить могу в любой момент. Слушай, а тебя не напряжет поход на Cool Kids of Death?

— Хоть что-то новенькое. Уж лучше, чем тащиться в «Куда ж еще?» или «Венецию». Где, черт побери, все станции?

Сэди крутит ручку по FM-диапазону.

— А что, светофоров тут нет? Или это у тебя такая тонировка?

— Да есть обычно. Чего-то я не понимаю, что происходит. Может, снова электричество отрубило?

— Только не говори мне, что это опять медузы.

— В клубе-то оно было.

— У комплекса, наверно, свой генератор. Лупасы и за сентаво арендной платы удавятся.

В гостиницах свет имеется. Фонтан «Пенинсула» подсвечен и бурлит. «Интерконтиненталь» сверкает как ни в чем не бывало. На фасаде «Шангрила» переливается красным и зеленым гигантская гирлянда. Остальные здания стоят как черные обелиски на фоне пепельного неба. Я приоткрываю окно и слышу ровный гул генераторов. В щель летят брызги, я закрываю наглухо.

У Сэди застрекотал телефон. Пу-ти-фьють. Она смотрит на экран.

— Эсэмэска от подруги, — сообщает она; телефон как луна, в свете которой купается ее лицо. — Пишут, что сегодня лучше остаться дома — в городе будет заваруха. — Сэди кладет телефон на «торпеду».

Мы подъезжаем к темной, безлюдной Эдсе: все десять полос движения — покинутая бетонная долина. На сплошной стене проливного дождя фары «лексуса» вычерчивают мертвенно-бледный клаустрофобический куб. Сэди едет не спеша. Время от времени мимо с железнодорожным гулом проносится автобус, окатывая машину водой.

— Попробуй АМ-диапазон, — советую я.

Она находит радио «Веритас». Ведущий, похоже переборщивший сегодня с кокосом, тараторит:

«…Будьте осторожны, сограждане, дороги во многих районах метрополиса оказались залиты водой. Возвращаясь к основным событиям: преподобный Мартин таинственнейшим образом исчез из своей камеры в Кэмп-Крейм, не оставив и следа. Власти в недоумении, уже проводится расследование с целью определить его теперешнее местонахождение…»

Сэди поворачивает ручку.

— От дурных новостей я сразу нервничаю, — говорит она, — а что, музыкальных станций в этом диапазоне не бывает?

Мы находим волну, на которой передают балладу «Dahil Sa Iyo». Крунер любовно выпевает по-тагальски: «Из-за тебя живу. Из-за тебя — до самой смерти». Когда песня заканчивается, раздается соблазнительный шепот диджея:

«Это пыл Хулио Иглесиас со своей самечательной версией классического хита тысяча тевятсот сетьмесят третьего гота, чтоп вы не скучали в этот самый тоштливый ис вечеров. Слетующая копмо…»

Сэди тянется к ручке и выключает радио. Тишина звенит как колокол.

*Молодой человек взглянул на мертвеца у своих ног, затем на красную фетровую шляпу на картонной коробке. Образ этого проулка принадлежит теперь только ему, молодому Мигелю, даже когда со стальной решительностью в желваках он протягивает запястья и на них защелкиваются наручники. Он напоминает себе: «Это останется со мной навсегда, и я буду дорожить этим всю жизнь». Все это: конечность этого отдельного вечера, образ этой шляпы, тяжесть этого камня, сцепление двух судеб на темной пустынной улице.

Криспин Сальвадор. «Одним махом» (1989)

* * *

На вершине холма, где заканчивается район Макати, а Эдса ведет в Мандалуйонг, обнаруживается движение. Точнее, мертвая пробка.

— Может, авария? — говорит Сэди.

— Почему тогда на юг, в Макати, машины не едут?

— Может, большая авария.

С четверть часа мы стоим на месте. Пять минут уходит на ругань, пять — на сальные анекдоты, еще пять — на петинг.

— Ну, коль уж мы никуда не едем, — говорит Сэди, отстегивая свой ремень безопасности, — дай-ка я тебе отстегну.

— Не уверен, что это хорошая идея.

— Отодвинь сиденье, милый.

— Сейчас, Сэди, дай только… как оно отодвигается… а, вот.

— Теперь… вот эта… блядская… гррр… застежка… не отсте…

— Может, лучше руками, чем зубами?

— Вот и все. Чертов ремень. Теперь расстегнем вот это…

— Оу!

— Прости, Мигель. Эти кожаные штаны, они…

— Секундочку…

— …такие узкие. И как ты их надева…

— Да подожди, есть один при…

— Всё, застряли.

— …емчик.

— Свобода! Давай ты теперь откинешься.

— Давай.

— Мигель?

— Что?

— Ничего.

— В смысле?

— Отличные трусы. Не знала, что ты любишь парусные лодки.

— Ты не то хотела сказать.

— Правда. Ничего. Ш-ш-ш. О, смотрите-ка, притаившийся Бальзак.

— Нравится?

— Конечно. Но ты, наверно, станешь плохо обо мне думать.

— С чего бы это?

— Ну, типичная жеманница из колледжа.

— А может, наоборот, хорошо.

— Да? Ну, хотя бы просто почаще. Мм… Вкусненький.

— О боже!

— И такой твердый! Ммф…

Пу-ти-фьють.

— Сэди, у тебя телефон… Может, посмотреть?

— Нет.

— Правда, вдруг что-то важное.

— Ммф. Прочти. Я занята. Мррф…

— О’кей. Это… э-э… от тети Саки.

— Мамина сестра. Ммфф…

— Ох, она пишет… о, как хорошо… пишет, что все должны пойти к протестующим и отнести им воды и пищи или… о, вот это было приятно… по крайней мере, помолиться за них.

— На фиг. У нас есть чем заняться. Мррфф…

— Черт.

— Мм…

— Сэди?

— Мм?

— Ты на ручник поставила?

— Мхм…

— Серьезно. Мы едем.

— Упс. Уже поставила. Расслабься. Ммф…

— О-о-о господи!

— Нравится?

— У меня мурашки по телу.

— Ты смешной.

— О, как это круто… а-а! Вау! Ахххрм!.. Черт. Я… у меня, кажется, кусок зуба отвалился.

Пу-ти-фьють.

— Сглотни.

— Не, я серьезно. Мне так кайфово, что я перенапрягся.

— Ммффммм…

— Вау!

— Так ты… ммфф… возьмешь меня… ммфф… с собой в Нью-Йорк? Ммфф… Вот было б здорово! Ммфф…

— O-о, это точно. Конечно. Оу, нет, это что-то…