Йен задался вопросом, победила ли она наконец свое пищевое расстройство или ее телесное состояние по-прежнему близко к скелету.

— Они опрашивают всех, даже отдаленно связанных с этим делом, — успокоила ее Энди. — Меня, Джорджину, Томми, Йена… наверное, они просто нашли тебя самой последней.

Молчаливую паузу заполняло лишь потрескивание помех. Йену надоело стоять, и он как можно тише опустился в кресло. Но, слегка отъехав на колесиках, оно врезалось в письменный стол.

— С тобой кто-то есть? — спросила Сильви. Энди стрельнула в мужа выразительным взглядом.

— Нет-нет, я одна.

Йен пожалел, что ее ложь не прозвучала менее убедительно.

Последовала очередная короткая пауза.

— Ты всегда была так добра ко мне. Даже когда я бегала за Йеном. И ты прикрыла меня в то утро в туалете с миссис Генри, поэтому я тоже прикрыла тебя. Мне просто хочется, чтобы ты знала… я никогда никому ничего не говорила о…

— А я даже не подозревала, что ты знаешь, — прошептала Энди.

Ошеломленный, Йен застыл в кресле.

— И еще, знаешь, я много лет боролась с булимией, но сейчас у меня все наладилось. Судьба не обрекает нас всю жизнь оставаться взбалмошными юными дурочками.

— Я так рада слышать, что у тебя все наладилось…

— И я очень порадовалась, узнав, что вы с Йеном вместе и у вас такая замечательная семья, — продолжила Сильви уже на редкость спокойным тоном. — И я не стану рассказывать Кэссиди больше того, что ей нужно знать.

— Спасибо.

— Честно говоря, услышав, что обнаружили его тело, я сразу подумала, уж не прибил ли его Йен. Ведь он, в принципе, собирался…

Ну вот, дождались. Йен вздрогнул, как будто его ударили. Энди пошатнулась и, восстанавливая равновесие, оперлась руками о стол. Когда их взгляды встретились, в распахнутых глазах жены сквозило множество живых, мучительных эмоций — неверия, опустошения, страха… а Йен задавался вопросом, насколько то, что он видел, отражало то, что она увидела в его собственных глазах.

— Он ведь так любил тебя, — продолжала щебетать Сильви, не догадываясь, что у нее имелись два слушателя. — Даже когда мы с ним встречались, его мысли витали в облаках, если ты понимаешь, о чем я… Он жаждал лишь тебя. Как будто никого другого не существовало вовсе. Ради тебя он мог сделать все, что угодно…

— Прости меня, Сильви, — резко оборвала ее Энди, — я должна бежать за детьми.

Она закончила разговор и повернулась к нему:

— Йен, неужели ты убил Далласа Уокера?

Ему вспомнилась обжигающая ярость. Вспомнилось ощущение силы своего мускулистого, молодого тела.

— У нас обоих имелись причины, — его голос предательски дрожал, — одинаковые причины.

— Я собиралась почитать твой дневник, — призналась она.

— Значит, ты уже знаешь, где он.

Ее взгляд, скользнувший к его тайнику, стал достаточным подтверждением. А Йен понятия не имел, где она хранила свой.

— Почему же не почитала?

— Наверное, старые запреты оказались слишком живучими. К тому же мне не удалось открыть замочек.

— Тогда, полагаю, тебе пора ознакомиться с его содержанием. — Йен опустился на колени и дотянулся рукой до тайника под центральным ящиком.

— И тебе нужно прочитать мои записи. Они ответят на все твои вопросы.

— Да уж, вопросов у меня хватает.

— Сейчас принесу, — заключила Энди, направляясь к двери.

— Как-то странно, — пробурчала Фелиция, — в этой папке вроде бы хранилось сто семьдесят фотографий.

Она по привычке разговаривала сама с собой, но Кэссиди ее услышала. Мистер Келли на мгновение вышел из комнаты.

— В какой папке? — спросила Кэссиди. Мучительное предчувствие подсказало ей, о какой именно папке шла речь.

— Фотографии с места преступления, те, что дала мистеру Келли местная корреспондентка. А сейчас в ней всего сто шестьдесят девять.

Кэссиди открыла облачное хранилище на своем ноутбуке.

— Как ты вообще умудрилась это заметить?

— О чем это вы, милые дамы, говорите? — вдруг спросил Ноа, вклинившись между ними.

— Не приставай, Ноа, — ответила Фелиция. — Мистер Келли поручил мне важное дело: отслеживать состояние наших результатов. Раз в неделю я сравниваю список всех наших находок с файлами на диске и проверяю, не забыла ли я внести дополнения. В моем исходном списке указано: «В папке сто семьдесят фотографий», — и я только что заметила, что в облачной папке осталось только сто шестьдесят девять.

— А, по-моему, там должно быть еще на одну фотку больше.

— Не дурачься, Ноа, — сказала Кэссиди, стремясь заткнуть ему рот.

Привыкший, что его вечно все ругают, и, к счастью, невосприимчивый к ругани, Ноа лишь пожал плечами.

Пока Фелиция сосредоточенно наносила очередной слой блеска для губ, Кэссиди обнаружила, что однокурсница права. Учитывая частые вопросы мамы о прогрессе семинарского расследования, она и являлась самым логичным виновником пропажи. Должно быть, обнаружила еще какой-то уличающий снимок. Хотя почему мама не сообщила об этом ей?

Мысли Кэссиди лихорадочно метались в поисках правдоподобного объяснения.

— Наверное, кто-то просто случайно удалил ее, — успокоила она Фелицию. — Нам лишь придется попросить мистера Келли еще раз загрузить все фотки с исходной флешки. Мне как раз нужно поговорить с ним по одному вопросу, когда он вернется; могу заодно попросить и флешку.

— Ладно, здорово, — ответила Фелиция, и поскольку Ноа продолжал нависать над ней, сердито добавила: — Отвали подальше, приятель, или придется выписать тебе судебный запрет!

Тихо, но глубоко вздохнув, Кэссиди обдумывала свой следующий шаг. Восстановить все фотки или скорректировать количество в списке Фелиции? Через неделю их классный «библиотекарь» уже не заметит разницы. Есть и более надежный выход. Кэссиди могла создать дубликат одной из фотографий, просто опять увеличив их количество до ста семидесяти. Решив так и поступить, она отвлекла товарищей, предложив взглянуть на только что сделанные ею демонстрационные таблицы.

«Ох, мама, о чем же, интересно, ты думаешь?»

Энди попыталась вытянуть ноги, чтобы снять судорогу, и вдруг осознала, что крепко заснула. Она сидела в эркере гостиной перед столиком, на котором стоял бокал вина. Ей так не терпелось приступить к чтению, что она даже забыла выпить.

Открыв дневник Йена — когда удалось наконец уложить двойняшек в постель, — Энди полностью погрузилась в завораживающие картины школьной жизни. Ранние записи в дневнике были такими же противоречивыми, немногословными и несентиментальными, как и сам Йен из ее давних воспоминаний. Но по мере приближения к концу школьной учебы, и, в частности, как только она увидела себя его глазами, порвав с ним в закусочной со словами: «Мне необходимо побыть одной, чтобы разобраться в себе», он постепенно стал более откровенным в своих записях. Они стали более выразительными и уязвимыми, прямо пропорционально нанесенной ею ране. Энди искренне переживала, читая, как он боролся с самим собой, страдая из-за нее.