Суслов 1975 – Суслов И. П. Юмор товарища Сталина // Время и мы. 1975. № 1.С. 209–214.

Суслов 1981 – Суслов И. П. Рассказы о товарище Сталине и других товарищах. Анн Арбор: Hermitage, 1981.

Шраер-Петров 2016 – Шраер-Петров Д. Обед с вождем // Кругосветное счастье. Избранные рассказы / сост. М. Д. Шраер, Д. Шраер-Петров. М.: Книжники, 2016. С. 196–215.

Библиография

Бахтин 1994 – Бахтин М. М. Проблемы творчества Достоевского. Изд. 5-е, доп. Киев: NEXT, 1994.

Рец. на Суслов 1982 – [Рец. на: ] Суслов И. П. Рассказы о товарище Сталине и других товарищах // Континент. 1982. № 33. С. 411–412.

Shrayer 2014 – Shrayer М. D. [Notes to «Dinner with Stalin»] //D. Shrayer-Petrov. Dinner with Stalin and Other Stories / ed. by M. D. Shrayer. Syracuse: Syracuse University Press, 2014. P. 241–244.

Постскриптум

У каждого писателя свой еврейский секрет…[217]

Беседа в трех частях по поводу публикации сборника «Dinner with Stalin and Other Stories» (2004)[218]

Давид Шраер-Петров и Максим Д. Шраер

Часть первая: Художественная модель бывшего СССР

Максим Д. Шраер: Начнем с простого вопроса: о чем рассказы, собранные в книге «Dinner with Stalin» («Обед с вождем»)?

Давид Шраер-Петров: Прежде всего о жизни русских евреев, оказавшихся за границей, в условиях эмиграции, а потом в условиях прирождения, приживления на американской земле. Действие некоторых рассказов происходит на тропических островах, в Израиле, но герои уже граждане Соединенных Штатов и ощущают себя – особенно за границей – американцами, хотя здесь, в Америке, они ощущают себя русскими. Но если ты спросишь по существу: «Что русские? Какие русские?», они ответят: «Да, мы русские евреи». Очень сложная ситуация, потому что приходится ткать из одной и той же пряжи, из нескольких клубков самые разные сочетания. Сегодня он выступает как американец на работе. Завтра дома он выступает как русский человек. А на самом деле душа у него еврейская. И все это очень сложно переплетается.

М. Д. Ш.: Если взять как символ титульный рассказ «Обед с вождем», как он выражает суть книги?

Д. Ш.-П.: Здесь скорее даже суть книги выражается не только в отношении к еврейскому вопросу. В компанию, в которой происходит действие рассказа, случайно, как бы с того света, попадает Сталин. На самом деле его играет, мастерски, актер <тбилисского театра>, и доводит это до абсурда; люди верят – так же, как верят в реальность появления Гитлера в рассказе Брэдбери «Душка Адольф» («Darling Adolf»). Здесь <собрались> представители разных народов бывшего Советского Союза, азербайджанцы, армяне, украинцы, русские…>. Евреи здесь выступают как раз на равных. И именно из-за того, что они выступают на равных (это главный герой, писатель, и его жена Мира), оказывается, что вопросы, которые они задают Сталину, – самые больные для евреев-эмигрантов. Это вопросы<-обвинения>. Как можно было допустить… практически уже <начинавшийся> Холокост по отношению к своим гражданам, когда готовились бараки, чтобы евреев выселить на верную гибель? И Сталин понимает, что ему ответить совершенно нечем. Евреи оказались самыми прямолинейными, <…> откровенными из всех групп, представленных за столом на этой малой ассамблее…

М. Д. Ш.: .. То есть по сути это модель бывшего Советского Союза в эмиграции.

Д. Ш.-П.: Да, это первое. И второе, это модель <сессии> Организации Объединенных Наций, где выступают представители разных народов и наций…

М. Д. Ш.: …Но уже в постсоветское время…

Д. Ш.-П.: …Да, уже в постсоветское время эти представители бывшей советской империи свидетельствуют с трибуны ООН о тех болезненных явлениях, которые были при их жизни там.

М. Д. Ш.: Давай немного отвлечемся от книги и обратимся к твоему пути – пути сочинителя рассказов и еврейского писателя. Ты начинал как поэт и переводчик поэзии. Хотя твои самые ранние опыты сочинения короткой прозы относятся к началу 1960-х годов, ты стал по-настоящему писать рассказы в 1980-е, уже написав к тому времени три романа и две книги эссе. И с тех пор именно рассказы стали одной из твоих излюбленных форм. Как ты думаешь, чем было обусловлено относительно позднее (тебе было сорок лет) обращение к форме и жанру рассказа?

Д.Ш.-П Мне кажется, что требовательностью к самому себе. Для меня рассказ, настоящий рассказ, а не просто пересказ какой-то истории, произошедшей с кем-то… это был драгоценный камень, который не каждому удается отшлифовать. Ну, скажем, рассказы Цвейга, Томаса Манна, Бунина, наконец, Набокова, Чехова прежде всего, потом великолепных советских писателей – Олеши, Бабеля, Паустовского – это были высокие образцы. И я не решался за эту форму приняться. Дело в том, что можно было, конечно, начать писать – много чего я в жизни повидал – и все это описывать. И я это делал в мемуарной форме. Но рассказ как совершенно независимую единицу литературного жанра я осознал и понял только в состоянии полного отшельничества, когда я оказался в отказе, стал евреем, которому отказано в визе на выезд. (Фактически мы были в государственном рабстве, это ничем не отличалось от рабства в Египте.) И тут <в отказе> я вдруг понял, что есть какой-то фокус, и надо этот фокус уловить в каждом случае предполагаемого рассказа и придумать рассказ. Настоящий рассказ не просто переписывается из жизни, а придумывается. То есть внести какую-то магическую струнку, которая заведет весь рассказ и настроит на новый лад. Вот то, что есть у Чехова, что-то совершенно неповторимое… какая-то неповторимая вибрация чувства, когда ты читаешь его лучшие рассказы.

М. Д. Ш.: Я хочу вспомнить… у тебя был ранний рассказ «Солнце упало в шахту», правда же, очень ранний, и он уже был на еврейские темы – про шок осознания молодым евреем невозможности своего окончательного встраивания в эту жизнь. То есть я хочу сказать, что ты, конечно, размышлял об этом, но почему-то все-таки ты почти не писал рассказов до отказа. Это очень интересно…

Д. Ш.-П.: Дело в том, что, конечно, еврейская темя меня очень будоражила, и, естественно, я пережил уже десятый класс <1952–1953 годы>, когда мы все зависли буквально над пропастью… Но потом, после медицинского, уже в армии мало приходилось с этой темой сталкиваться… в армии антисемитизм не был больше, чем в других <институтах обществах., я занимался профессиональным делом и так далее. Но тем не менее эта тема уязвила меня. Но надо признаться, что до того, как мы открыто заявили, что хотим уехать, я все-таки себя отстранял от