от попытки мне теперь не удастся. Пальцы и ноги, кажется, сами находили чуть заметные выступы и углубления. Ветер сталкивал меня вбок с такой силой, что вскоре я потерял всякое представление, где нахожусь и сколько мне еще подниматься наверх. Глаза слезились, руки окоченели, но словно какая-то неведомая сила толкала меня вверх и крепко удерживала на почти отвесной стене, не давая сорваться. В который уже раз за сегодняшние ночь и день я поблагодарил своего ангела-хранителя и перевалился наконец на первый уступ. Дальше стало легче, и скоро я обессиленно опустился на камень у входа в пещеру.

Закрепить веревку, сбросить ее вниз было делом нескольких минут. Скоро я один за другим вытянул наверх наши рюкзаки, связку оружия и охапку собранных Омельченко сухих веток.

– Для освещения, – крикнул он мне снизу.

Затем с немалыми усилиями помог забраться своим попутчикам.

– Одевайся! – прикрикнул на меня Пугачев. – Я одетый на таком сквозняке чуть в сосульку не превратился. Как мы тебя отсюда спускать будем, если что?

– Никаких если, – стуча зубами, отмахнулся я от протянутой мне Омельченко фляжки со спиртом. – Перебьюсь. Только добро переводить.

– А я приложусь, – сказал Омельченко. – Поскольку момент, можно сказать, исторический.

– Тоже глотка на два приложусь, – поддержал его Пугачев. Исторические моменты надо уважать, а здоровье по возможности беречь.

Я тем временем одевался и осматривался. У входа в пещеру, несмотря на узкий вход, было довольно светло. Свет проникал откуда-то сверху. Глубину же пещеры скрывал непроглядный мрак.

– Солидное помещение, – констатировал Пугачев. – А снаружи не скажешь. Замаскировались профессионально.

– Природа, если маскирует что-то, то всегда профессионально, – не удержался я. – Теперь бы самое главное не пропустить.

– Не пропустим, – уверенно заявил Омельченко, заканчивая сооружение двух факелов из только что поднятых веток. Я достал из рюкзака свой фонарь и, вспомнив рассказ Омельченко, взял наизготовку ружье.

– Здесь, я думаю, оружие ни к чему. Летучие мыши не кусаются, а возможных недоброжелателей в темноте все равно не разглядишь, – пошутил Пугачев.

Не буду описывать подробности наших многочасовых поисков. Ничего интересного. Ползком мы облазали почти всю пещеру, обшарили каждую выбоину, обыскали каждую ямку. Золота нигде и в помине не было. Измученные и усталые, мы собрались у входа в пещеру. Последние крохи умирающего дневного света позволяли нам, хотя и с трудом, разглядеть лица друг друга. Грязные, черные от копоти, с погасшими от безнадежности и усталости глазами.

– Будем спускаться или здесь переночуем? – спросил Пугачев. – Здесь все-таки ветра нет, да и безопасней, чем внизу.

– Зато костра не сообразишь, чайку не вскипятишь, – возразил удрученный донельзя Омельченко. – А вообще, как желаете. У меня лично другие планы.

– Я-то думал, у нас теперь планы общие, – возразил Пугачев.

– Были общие, теперь по отдельности. Имеются соображения, кто нам дорогу перебежал.

– Интересно, кто? – с усталым безразличием поинтересовался навязавшийся нам в попутчики бывший милиционер, а ныне неизвестно кто и неизвестно с какой целью пустившийся на поиски неизвестно чего без особой уверенности в конечном результате. Омельченко для него был, судя по всему, единственной пока реальной и достаточно надежной точкой опоры в этом поиске. Сейчас эта опора, кажется, зашаталась.

– Думаю, придется теперь в твой пропавший лагерь наведаться, – спокойно, как о чем-то обычном, пояснил Омельченко. – Там один мой старый знакомый проживает. Думаю, он в курсе, куда наше золотишко подевалось.

– Не по-онял… – как-то по-особому протянул Пугачев, и я успел разглядеть, каким колюче-напряженным сразу стал его взгляд. Наверное, таким взглядом он смотрел на допрашиваемых преступников.

– Хотел отыскать пропажу, вот тебе и случай. Только для этого дела придется нам какое-нибудь плавучее средство соорудить, на котором вы меня в путь-дорогу отправите. Спущусь сейчас вниз, поднимем сюда два-три бревешка посушей. По утрянке я на них и отчалю. Вас с собой не беру – одному в обрез. Меня не дожидайтесь, сюда не вернусь. Имеется в виду не то, что подумали. Выбираться оттуда придется в другом направлении. Вам здесь торчать никакого резону. Спускайтесь вниз, выручайте своего Кошкина, действуйте по обстановке. Выберусь – дам знать. Не выберусь – тоже по обстановке. За ночь, Борисыч, я тебе все обскажу, что знаю. А ты уже соображай, кого на помощь звать, от кого подальше бежать. Веревку подняли?

– Кажется, нет, – спохватился я.

– Я ее камнями привалил. Ничего с ней до утра не случится, – успокоил Пугачев.

– Береженого Бог бережет, – недовольно проворчал Омельченко и направился к выходу из пещеры. – Ну и где она? – спросил он через минуту снаружи.

Мы кинулись к выходу. Непогода вроде бы поутихла, снег, во всяком случае, не шел. Веревки на том месте, где она лежала, свернутая и придавленная камнями, не было. Камни были отброшены в сторону. Снег смело ветром. Следов не было.

– Хороши пироги, – подвел Омельченко итог нашей растерянности. – Хотела кума в гости пойти, а они сами к ней пожаловали.

– Может, росомаха? – предположил я. – У нее тут нора где-то.

– Росомаха, конечно, пакостная животина. Только на сей раз кто-то покрупнее и похитрее лапу приложил. Жив не буду, доберусь пообщаться лицо к морде, – и Омельченко со злобой пнул один из камней. Камень, не задев стены, упал вниз. Спускаться без веревки с такого обрыва нечего было и думать. Легче просто прыгнуть вниз без всякой надежды на спасение. – Если он думает меня остановить, то вот ему…

Видно было, что Омельченко разозлился не на шутку.

– Да кто он-то? Расскажи толком, – не выдержал Пугачев.

– Все, мужики! Пошли ночевать устраиваться.

Ночевать мы на всякий случай решили рядом с выходом, пристроившись от сквозняка за столбообразным каменным выступом, упирающимся в свод пещеры. Дежурить, вернее, караулить, решили по очереди.

– Береженого Бог бережет, – еще раз повторил Омельченко, утверждая решение о бдительности, которая после исчезновения веревки казалась совсем не лишней.

– Ты, Леха, вырубайся первый. Больше суток на ногах… Мы с Борисычем привычные к таким марш-броскам, а тебе еще привыкать и привыкать. Я, кстати, между нами, давно голову сломал, чего тебя сюда-то занесло? В других краях птичек не хватает? Интересного женского пола полная ограниченность. Этого самого, комфорта – ноль целых. Тут каждый, который окажется, во сне видит сбежать и никогда не возвращаться. Нравится, что ли, такая житуха?

– Нравится, – буркнул я и закрыл глаза. Слишком много и долго пришлось бы рассказывать, объясняя свое решение попроситься на распределение именно в эти края.

Омельченко шепотом стал рассказывать Пугачеву про свои здешние приключения после выстрела, сбросившего его в подземную реку. Про Ольгу он опять-таки не сказал ни слова. Да и многие другие подробности и детали исчезли из его нового рассказа. Но