возвращаться к своим, а то запаникуют, не отыскав меня ни в пещере, ни снаружи». Несмотря на эти благие намерения, я продолжал идти вперед и прошел уже не меньше полукилометра, а коридор по-прежнему ровно и скучно уходил вперед. Наконец я остановился, решив все-таки повернуть назад. Неожиданно далеко впереди услышал какой-то скрипнувший звук, похожий на звук открываемой двери. Стараясь ступать как можно тише, я, прежде чем потушить фонарь, стал отыскивать глазами какое-нибудь подобие ниши или каменного уступа, за которым можно было бы притаиться. Никакого, даже самого хилого убежища поблизости не наблюдалось, а мое намерение потушить фонарь, кажется, запоздало, поскольку приближающиеся шаги стали отчетливо слышны уже неподалеку. Тогда я поднял фонарь повыше, чтобы лучше разглядеть идущего навстречу человека.

Это был высокий плотный пожилой мужчина в черном, перепоясанном солдатским ремнем ватнике. Оружия при нем не было. В правой руке он держал деревянный ящик, в котором плотники переносят свой нехитрый инструментарий. Из ящика торчали топорище тесака, рукоять ножовки и горсть пристроенных торчком больших гвоздей. Все это я успел хорошо разглядеть, поскольку он остановился буквально в двух шагах от меня и спокойно, без всякого удивления рассматривал меня. По его затянувшейся задумчивости угадывалось, что он пытается принять какое-то нелегкое для себя решение. Наконец, коротко, как бы через силу, бросил:

– Пошли! Повернул назад и, не оглядываясь, двинулся прежним путем, словно был совершенно уверен, что я обязательно последую за ним. Решившись, я торопливо перекрестился и пошел следом. – Бога нет, – не оборачиваясь, буркнул человек, неизвестно каким образом угадав или разглядев мой жест.

– Если вы в это верите, значит, есть, – громко возразил я.

– Почему? – даже приостановился человек, по-прежнему не оборачиваясь.

– Потому что верите, – повторил я слова знакомого священника, с которым мы когда-то подолгу разговаривали на подобные темы. – Если есть вера, значит, есть Бог. Только одним вера дается как счастье, другим – как сомнение и борьба с ним. А еще кому-то – как страх перед жизнью прожитой и будущей. Потому что больше всего человек боится, что его жизнь никому была не нужна, что она прожита зря. И тогда, спасаясь, он начинает говорить, что ни во что не верит.

– Поповские штучки, – буркнул человек и двинулся дальше.

– Этими штучками, – почти закричал я ему в спину, – люди живы тысячи лет. Если их не будет, все сгинет и рассыплется в прах. Как вся эта ваша давно уже никому не нужная зона.

– А вот сейчас поглядим, кто сгинет…

Человек ускорил шаги. Поотстав во время своего монолога, я почти побежал следом и догнал его уже перед большой деревянной дверью, которая закрывала вход в неведомое. Раздался скрип, который я слышал несколько минут назад, потом бесшумно отворилась вторая, обитая железом дверь, и я невольно зажмурился от яркого света.

* * *

Свет показался очень ярким после моих блужданий по пещерам, штольням и коридорам. Приглядевшись, я понял, что это был свет раннего пасмурного утра, пробивавшийся сквозь двойные стекла двух небольших окон и освещавший сквозь полузадернутые шторы средних размеров комнату с длинным, стоящим посередине столом и расставленными вдоль него по обеим сторонам тяжелыми «канцелярскими» стульями с обитыми коричневой кожей спинками. Слева была прикрытая и занавешенная тяжелыми портьерами дверь в другую комнату. Справа, вдоль стены стоял огромный кожаный диван, предназначенный скорее для делового, чем для бытового употребления. Над ним висела большая и довольно удачная копия суриковского «Утра стрелецкой казни». На столе стоял графин с водой и приткнувшимися к нему гранеными стаканами. Комната напоминала небольшой зал для заседаний, какие раньше располагались рядом с кабинетом секретаря райкома, который был знаком мне тоже, скорее, по кинофильмам, чем из житейской практики сегодняшнего времени. У окна спиной ко мне стояла высокая стройная женщина с тяжелым узлом темных волос, собранным на затылке в небрежную прическу.

– Проходи, садись. Алексей, кажется? – сказала она низким голосом, не поворачиваясь ко мне и к остановившемуся в дверях человеку. – А ты иди, доделывай, что хотел, – не требуя никаких объяснений, приказала она. Человек бесшумно вышел. – Садись! – по-прежнему не оборачиваясь, повторила она. – Разговор у нас будет долгий. Устанешь.

– Спасибо, постою, – отказался я и затоптался, не зная, куда деть старенький, все еще светивший фонарь.

– Поставь на стол, – подсказала так и не обернувшаяся ко мне женщина. – Я знаю, ты не очень-то любишь следовать советам, но все-таки сядь. Сейчас у тебя разболится голова, усталость удесятерится. Не бойся, это ненадолго. Перед восходом солнца здешняя энергетика минимальна. Поэтому будешь чувствовать себя так, как и должен чувствовать после ненужной изнурительной беготни и дурацких приключений.

– Не считаю их дурацкими, – запальчиво возразил я. – Я на них не напрашивался. Так вышло.

Голова, действительно, начинала болеть все сильнее и сильнее, да и усталость постепенно завладевала каждой клеточкой моего тела. Подумав, я придвинул стул и сел.

– Так вышло, – задумчиво повторила она мои слова.

Мне очень хотелось, чтобы она обернулась, но она продолжала неподвижно стоять, обхватив себя руками, и разве только чуть-чуть вздернула голову, словно отыскивая в себе силы продолжать начатый разговор.

– Разве с вами не так было? – тоже собравшись с силами и едва справляясь с пульсирующей болью в висках, спросил я, пытаясь этим бестактным вопросом убрать возможные будущие недоговоренности. И неожиданно испугался до полной растерянности – вдруг это все-таки не Ольга? Вдруг сейчас рухнут как карточный домик все мои надежды на долгожданную с ней встречу, когда я расскажу ей все-все. И об Арсении, и об Ирине, и об Омельченко, и о своих надеждах помочь разрулить наконец-то накопившиеся за прошедшие годы недоразумения, тайны, преступления и даже обиды, которые возникают, когда люди долго ничего не знают друг о друге.

– А разве ты знаешь, что было со мной? – тихо спросила она.

– Знаю только, что вы не хотели того, что случилось, – едва справляясь с накатывающейся волнами болью, запинаясь, пробормотал я.

– Подожди, сейчас все пройдет, – уверенно сказала она. – Солнце взошло. Сейчас выглянет из-за гольца Погодный, и тьма провала уползет в свои подземелья. Место слабости и отчаяния превратится в место силы. Арсений не говорил тебе об этом?

В это мгновение лучи солнца проникли в окна, на несколько мгновений буквально ослепив меня. Женщина раздвинула шторы окна, у которого стояла. Я по-прежнему ничего не видел, кроме ее силуэта, охваченного ореолом лучей позднего осеннего солнца.

– Смотри! – приказала она, повернувшись и делая несколько шагов ко мне. – Смотри, во что я превратилась, когда сломя голову кинулась за любовью в эти проклятые места! Говоришь – «так вышло». Никогда бы не