Наконец она выдохлась. Он представил ее длинные светлые волосы, падающие на глаза, ее длинный узкий нос – по мнению многих, слишком крупный для настоящей красавицы, – подчеркнутый широким подвижным ртом с губами тоже узкими, зато с загнутыми вверх уголками. Вовсе не хорошенькая, решил он еще в тот момент, когда высмотрел ее, одинокую на многолюдной вечеринке, куда вытащила его Луиза. Но она была одна, и он никого вокруг не знал, потому и пробрался к ней через всю комнату, чтобы поговорить.

На ней было платье-футляр из тускло-розовой ткани, и первым, что поразило его, стала ее грудь: ничего прекраснее он в жизни не видел. Разумеется, из скромного выреза она выглядывала лишь отчасти, но была устремлена вверх, гладкая и идеально округлая по обе стороны от заманчивой ложбинки.

– Раз уж вы здесь, могли бы и представиться.

– Тедди Казалет.

– А я – Сабрина Браун-Фаншо. У вас заготовлено что-нибудь для светской беседы?

– «Много у вас здесь знакомых?» – это вы имеете в виду?

– Да, нечто в этом роде. Мои запасы истощились, а разговоры на прочие темы мне никогда не давались. Почти у всех присутствующих здесь есть работа, так что им легко. Они могут просто рассказывать о себе по очереди.

– Что ж, полагаю, – отозвался Тедди, изо всех сил стараясь (успешно, как ему казалось) не пялиться на ее грудь, – я мог бы рассказать о вас, а вы – обо мне.

– Я не против, только не про мою грудь.

Три события случились одновременно: он ощутил, что мучительно краснеет (как будто попался в школе), поразился ее проницательности (удивительный ум) и понял, что влюбленности в нее ему не миновать. И лишился дара речи.

– Умираю с голоду, может, сходим куда-нибудь поужинать?

Мысль была блестящая, вот только с собой он захватил единственную пятерку.

– Надо только предупредить мою кузину. Я приехала с ней, но она не станет возражать.

– Встретимся там, где пальто.

Он разыскал Луизу, которая беседовала с каким-то видным мужчиной старше ее, в накинутом пальто.

– Это мой брат, Тедди Казалет. Джозеф Уоринг.

– Можно мою сестру на пару слов?

– Я подожду снаружи, Луиза, только не задерживайся, а то я помру от скуки.

– Знаю я тебя, Тедди: ты нашел какую-нибудь красавицу-модель, хочешь сводить ее поужинать, но денег у тебя нет. Держи. – Она вытащила из сумочки купюру в десять фунтов. – Это мой неприкосновенный запас на такси, но я же с Джозефом, так что он мне не понадобится. Удачного вечера.

– Благослови тебя Господь, Луиза. Завтра верну.

– Куда бы вам хотелось? – спросил он Сабрину, когда они снова встретились. – В «Беркли» или куда-нибудь в этом роде?

– Ни в коем случае. Хочу в какое-нибудь маленькое полутемное заведение с сугубо иностранной едой.

– Насчет голодной смерти – это была не шутка. Мне так осточертели холодная курятина и холодная лососина, что пришлось перейти на питание одними только мятными шоколадками «Бендикс», а они до ужаса питательные.

– Бабушка рассказывала мне, что в Шотландии слуги заключали контракт, согласно одному из пунктов которого должны были есть лосося не чаще трех раз в неделю.

– Надо же! А мне бабушка ничего не рассказывала, только велела не шуметь и ничего не трогать. Никудышная у меня родня. Что у нее есть хорошего, так это лошади.

– И много у них лошадей?

Разрезав по толщине плоскую лепешку, она нафаршировала ее баклажаном, помидорами и оливками двух сортов.

– Что-то вроде сандвича, – сказала она. – Обожаю сандвичи. А моя мать считает, что они вульгарны и годятся только для пикников. Таких снобов, как она, еще поискать. Знаете, у большинства людей снобизм проявляется в некоторых сферах – само собой, они в этом не признаются, но он у них есть, – в то время как ее снобизм распространяется абсолютно на все. Что же вы не едите?

– Готовлюсь последовать вашему примеру. А в чем ваш снобизм?

Она задумалась, старательно облизывая пальцы.

– В туфлях, – наконец ответила она. – И в романах. По-настоящему красивые туфли, которые при этом еще и удобны, всегда страшно дорого стоят.

Надо будет подарить ей пару на день рождения, когда бы он ни был.

– Дорого? Насколько?

– Ну, фунтов пятьдесят. А некоторые еще дороже.

Нет, не подарить ему пару туфель ей на день рождения. Его вдруг пронзила тревожная мысль.

– Вы жутко богаты?

– Мои родители довольно богаты. Но «жутко» – я бы не сказала. А у меня нет ни гроша. Мало того, меня вырастили, так и не научив зарабатывать деньги. Франкенштейны считают единственной приличной карьерой для девушки брак. Вы еще не спросили про романы.

– В романах я совсем не разбираюсь, так что без понятия, о чем спрашивать.

– Знаете, в кошмарной закрытой школе, куда меня отправили, мне попалась одна хорошая учительница, и ей удалось заинтересовать меня. Она объяснила мне, что сначала надо читать лучшие романы, а уж потом все остальные. Так я и сделала. Мне хотелось в университет, но папа и слышать об этом не желал. Говорил, что девушки с мозгами не нравятся мужчинам. Как будто я обязана нравиться им. И вот результат – я совершенно бесполезна. За светский сезон мне так и не удалось «сделать хорошую партию», и теперь никто из нас не знает, что, скажите на милость, со мной делать.

Она как будто бы шутила, но потом откинула волосы со лба, и он заметил, что ей не очень-то весело.

– А теперь ваша очередь рассказывать о себе.

И он рассказал ей о себе кое-что. О том, как учился летать на «Спитфайре» и как война закончилась раньше, чем у него появился шанс повоевать; о своей женитьбе на американке, с которой он познакомился в ночном клубе в Финиксе, о том, как она милостиво бросила его и подала на развод. Потом объяснил, что работает в семейной компании, что его отправили в Саутгемптон и что с работой он справляется так себе. О своих интрижках он ни словом не упомянул.

Так все и началось. В первый же вечер он совершил ошибку, признался, что влюблен в нее, и она сделалась капризной и отчужденной. Но не отшила его раз и навсегда, по-видимому, хотела его общества и вскоре уже обращалась с ним как с давним другом (или с братом, порой с горечью думал он). Всю весну и лето он удирал на выходные в Лондон, чтобы побыть с ней. Он с сочувствием выслушивал ее рассказы о попытках найти работу, о том, как она находила очередную, теряла ее и пробовала другую. Родители позволили ей жить в их квартире на Беркли-сквер, когда не пользовались ею сами, – с условием ее учебы на кулинарных курсах при школе «Кордон Блё». Но хотя они и выполняла это обещание спустя рукава, ее обучение никак не сочеталось с какой бы то ни было работой. Она, похоже, не понимала, что ни один работодатель не станет сквозь пальцы смотреть на опоздания или, хуже того, на прогулы. Родители то держали ее в строгости, то баловали всевозможными способами. Она была единственным ребенком в семье, и Тедди подозревал, что ее родители вообще не хотели детей.